Солнечный свет рябил в миллионах листьев и отбрасывал на пешеходную дорожку смешные тени. Вокруг кишмя кишели люди, многие сидели перед пивными и кафешками, из открытых окон вниз на улицу плюхалась музыка. В эти мгновения мне было очень радостно. Я чувствовал себя уверенно.

На длинной Диффе есть все, что человеку нужно. Супермаркет «Эдека» и ночной магазин, две овощные лавки и одна мясная, магазин напитков, булочная и так далее. Нигде не нужно сворачивать, и именно по этой причине мама подыскала для меня такую длинную, прямую улицу. Потому что мне трудно запомнить длинную дорогу, а уж с поворотами — никаких шансов. Способность ориентироваться у меня как у пьяного почтового голубя в метель при силе ветра двенадцать баллов. Но по Диффе я даже один могу дойти до моего учебного центра. Надо только выйти из дома, немножко пройти до аптеки на углу, а потом свернуть к Ландверканалу. Потом я иду все время прямо и прямо, через Адмиральский мост до самой школы. За школой путь так и продолжается прямо, через квартал, где живут одни только турки и турчата, до площади Коттбуссер Тор, которую все называют просто Котти. Но у меня никогда еще не хватало смелости зайти дальше палатки, в которой продают денеры, — она стоит прямо передКотти.

Я раздумывал, не поискать ли по пути домой новую макаронину. Может, она все-таки вылетела не из окна нашего дома, а ее потерял или нарочно обронил какой-нибудь пешеход, который шел по пешеходной дорожке.

Медленно переставляя ноги, я вдруг вспомнил про Гензеля и Гретель, которые пометили свой след в чаще дремучего леса хлебными крошками, чтобы не заблудиться. Может, кто-то пометил свой след макаронами, чтобы не заблудиться в наших краях? Если этот кто-то так сделал, то он одарен еще глубже, чем я. Ведь если здесь случайно пробежит такое всеядное животное, как Фитцке, выкладывателю макарон назад дороги не найти. Следы из крошек Гензеля и Гретель тоже склевали птицы в лесу, и где они оба в конце концов очутились? Правильно, у злого-презлого волка!

У детской площадки я остановился. Эта площадка — что-то вроде полуострова, обрамленного Гриммштрассе, которая дальше у канала делает петлю, поворачивает назад и снова натыкается на Диффе, так что эта улица вроде как двойная. Площадка большая, и при хорошей погоде здесь всегда полно мамаш и огромного количества малышни. В Нойкельне, где мы жили раньше, мама часто ходила со мной на такую площадку. У меня были лопатка, сито и много-много формочек. Однажды я выкопал лопаткой ямку и побросал туда и сито, и формочки, и лопатку в придачу. Потом зарыл все руками и больше никогда их не нашел.

Я еще раз глянул на площадку, порадовался за малявок, которые были умнее меня, и тут снова вспомнил про макаронину. Я медленно пошел по пешеходной дорожке, уткнувшись взглядом в серый асфальт. Увидел скомканный конфетный фантик. И несколько осколков, которые валялись у контейнера для сбора стеклотары, и растоптанный старый окурок. А потом увидел две маленькие ноги в светлых носках и открытых сандалиях.

Я поднял голову. Передо мной стоял мальчик, ростом доходящий мне как раз до груди. То есть до груди мне доходил его темно-синий шлем. Такой защитный шлем, какой надевают мотоциклисты. Я и не знал, что для детей тоже есть такие. Выглядел мальчик совершенно чокнутым. Прозрачная штуковина у шлема была откинута наверх.

— Что ты тут делаешь? — спросил мальчик. Зубы у него были огромные. Они выглядели так, будто он мог вырывать ими кусищи мяса из больших животных вроде лошади, или жирафа, или еще кого-нибудь.

— Я ищу одну вещь.

— Если ты скажешь какую, я могу тебе помочь.

— Макаронину.

Мальчик быстро оглядел пешеходную дорожку. Когда он нагнул голову, в шлеме ослепительно отразился солнечный свет. А на его рубашке с короткими рукавами я заметил крохотный ярко-красный значок-самолетик. Кончик крыла был отломан. Потом маленький мальчик заглянул в кусты, которые росли перед забором у детской площадки, — сам я до такого не додумался.

— А что это за макаронина? — спросил он.

— В любом случае, это макаронина-находка. Ригатони, но это неточно. Наверняка можно сказать, только когда ее найдешь, иначе она не будет макарониной-находкой. Логично ведь, правда?

— Хм-м…

Он слегка наклонил голову. Рот с зубищами снова раскрылся.

— Может быть так, что ты немного глуповат?

Нет, ну вообще!

— Я — необычно одаренный ребенок.

— Точно?

Было видно, что теперь он по-настоящему заинтересовался.

— Я — необычайно одаренный.

Теперь и мне стало интересно. Хотя этот мальчик был гораздо меньше меня, он вдруг показался мне гораздо больше. Это было странное чувство. Мы так долго смотрели друг на друга, что я подумал, мы простоим тут до захода солнца. Я никогда еще не видел необычайно одаренного ребенка, только однажды в одной передаче по телевизору. Там одна девочка как ненормальная играла что-то ужасно сложное на скрипке, а ведущий в это время говорил ей числа длиной в километр, а девочке надо было сказать, простое это число или нет. Фрау Далинг не жуя проглотила ленивчик с лососем и сказала, что малышка далеко пойдет, поэтому я решил, что простые числа — это нечто важное. Но это не так.

— Мне уже надо идти, — сказал я наконец мальчику. — Пока не стемнело. А то я наверняка заблужусь.

— А где ты живешь?

— Вон там впереди желтый дом. Номер 93. Справа.

Я тут же рассердился из-за того, что сказал справа. Во-первых, на самом-то деле я не знал, справа это или все-таки скорее слева, а во-вторых, напротив той стороны улицы, где дома, лежит, вытянувшись во всю длину, как спящая кошка, старая Урбанская больница. Тут сразу понятно, что это — не жилой дом.

Мальчик посмотрел вдоль моей вытянутой руки. Когда он увидел номер 93, лоб у него сначала пополз вверх, как будто ему в голову пришла какая-то потрясающая мысль или что-то в этом роде, а потом опять вниз, как будто он крепко о чем-то задумался.

В конце концов лоб у него снова разгладился, и он ухмыльнулся.

— Ты вправду дурачок или только прикидываешься? Дом же у тебя перед глазами, идти нужно только прямо, тут невозможно заблудиться.

Значит, «справа» я все-таки верно сказал. Но все равно я потихоньку начал злиться.

— Да ну? Правда? Ясмогу заблудиться. А если бы ты был действительно такой умный, как говоришь, то знал бы, что есть люди, которые это умеют.

— Я…

— Я тебе еще что-то скажу: это совершенно неостроумно!

Лотерейные шарики вдруг все стали красными и застучали друг о дружку, как бешеные.

— Это не я так придумал, чтоб из моего мозга что-то выпадало! Я не нарочно глупый или потому что не учусь!

— Эй, послушай, я…

— Но ты ведь, конечно, один из тех вундеркиндов, которым надо все знать и всегда чем-нибудь хвастаться, потому что на самом-то деле никто ими не интересуется, разве только когда они играют по телевизору на скрипке!

Это ужасно неловко, но когда я из-за чего-нибудь сильно волнуюсь, например из-за несправедливости, я начинаю реветь. И совершенно ничего не могу с этим поделать. У мальчика под защитным шлемом сделались очень испуганные глаза.