– Разрешите мне сначала удостовериться, сэр, – сказал я, – что письмо адресовано вам; иначе я не разрешу вам его прочесть!

– Не волнуйтесь, мистер Осбалдистон, – с невозмутимым спокойствием ответил горец. – Припомните судью Инглвуда, клерка Джобсона, мистера Морриса, а главное – припомните вашего покорнейшего слугу, Роберта Комила, и прелестную Диану Вернон. Припомните их всех, и у вас не останется сомнений, что письмо предназначено мне.

Я был поражен собственной недогадливостью. Всю ночь голос и даже черты незнакомца, пусть неясно различимые, кого-то мне напоминали, хоть я и не мог связать их с определенным человеком или местом. Но тут меня точно озарило: передо мной не кто иной, как Кэмбел! Теперь я сразу вспомнил этот сильный, зычный голос, эти твердые, суровые, но притом правильные черты лица и этот шотландский говор с соответственными словечками и красочными оборотами, которые (хоть он и мог обойтись без них, когда старался) все же прорывались у него в минуту возбуждения, придавая остроту его насмешке и силу словам укора. Ростом был он скорее ниже среднего, но самого крепкого сложения, какое только может сочетаться с ловкостью, ибо замечательная легкость и свобода его движений с несомненностью доказывали, что это качество развито у него до степени высокого совершенства. Две особенности нарушали гармоническую правильность его сложения: плечи были не по росту широки, так что, несмотря на сухощавость, он казался слишком коренастым, а руки его, хоть и округлые, мускулистые и сильные, были длинны почти до уродства. Впоследствии мне доводилось слышать, что длинные руки были предметом его гордости: он мог, когда носил одежду горца, не нагибаясь завязывать подвязки на чулках, и они давали ему немалое преимущество, когда приходилось орудовать палашом, в чем он проявлял большое искусство. Но, разумеется, такая диспропорция лишала его права считаться красавцем, на которое иначе он, бесспорно, мог бы притязать, – она сообщала его внешности что-то дикое, неправильное, нечеловеческое; глядя на него, я невольно вспоминал рассказы Мэйбл о древних пиктах, которые в былые времена разоряли своими набегами Нортумберленд; и были, по ее уверениям, полулюдьми-полудемонами; подобно этому человеку, они отличались отвагой, хитростью, свирепостью, длинными руками и широкими плечами.

Но, так или иначе, припомнив, при каких обстоятельствах мы встречались раньше, я не мог сомневаться, что письмо в самом деле адресовано ему. Он занимал видное место среди тех загадочных личностей, которые, судя по всему, имели влияние на Диану и на которых она, в свою очередь, тоже оказывала влияние. Было больно думать, что судьба такого милого существа сплетена с судьбой этого отчаянного человека; однако сомневаться было невозможно. Но какую помощь мог он оказать в делах моего отца? Мне пришел на ум только один ответ. Однажды Рэшли Осбалдистон по настоянию мисс Вернон нашел способ разыскать мистера Кэмбела, когда потребовалось его присутствие, чтобы снять с меня обвинение, выдвинутое Моррисом. Не могло ли ее влияние равным образом заставить Кэмбела разыскать Рэшли? Придя к такому выводу, я осмелился спросить, где находится мой опасный родственник и когда мистер Кэмбел виделся с ним. Но прямого ответа я не получил.

– Трудную задала она мне задачу, но честную, так уж постараюсь не подвести. Мистер Осбалдистон, я живу неподалеку отсюда, мой родственник может указать вам дорогу. Предоставьте мистеру Оуэну сделать в Глазго все, что он сумеет, а сами поезжайте ко мне в горы – очень возможно, что я вас порадую и помогу вашему отцу в его несчастии. Я бедный человек, но хорошая голова на плечах лучше богатства. А вы, кузен, – если вы не прочь отведать со мною доброго шотландского коллопса note 66и оленьего окорока, приезжайте вместе с этим англичанином прямо в Драймен, или в Букливи, или, самое лучшее, в клахан note 67Эберфойл, а я оставлю там кого-нибудь, чтобы вас проводили прямо до места, где я окажусь к тому времени. Что скажешь, родич? Вот тебе моя рука: дело чистое, без обмана.

– Нет, нет, Робин, – сказал осторожный горожанин, – я редко выезжаю из Горбалса. Недосуг мне скитаться по вашим диким горам, Робин, среди твоих голоштанников, и как-то не подобает мне это при занимаемой мною должности.

– Черт тебя побери вместе с твоей должностью! – отвечал Кэмбел. – Единственной каплей благородной крови, какая попала в твои жилы, ты обязан моему двоюродному прадеду, который был оправдан судом в Дамбартоне, а ты тут зазнаешься и говоришь, что уронишь свое достоинство, приехав ко мне в гости! Послушай, друг любезный, за мной оставался должок; я уплачу тебе сполна твою тысячу шотландских фунтов, все до последней полушки, если ты хоть раз в жизни покажешь себя порядочным человеком и притащишься ко мне вместе с этим сассенахом. note 68

– Тоже и тебе нечего кичиться своим благородством, – ответил бэйли, – попробуй-ка вынести на рынок свою благородную кровь, – посмотрим, много ли ты за нее выручишь. Но если я и впрямь приеду к вам, ты взаправду вернешь мне мои деньги?

– Клянусь, – ответил горец, – священным прахом того, кто спит под серым камнем на Инх-Кейлихе. note 69

– Довольно, Робин, довольно! Мы посмотрим, что можно будет сделать. Но не жди: границу Верхней Шотландии я не переступлю, ни в коем случае не переступлю! Ты должен встретить меня где-нибудь около Букливи или в клахане Эберфойл. Помни уговор.

– Не бойся, не бойся, – сказал Кэмбел. – Я буду верен, как стальной клинок, никогда не изменявший своему хозяину. Но мне пора уходить, кузен, ибо воздух глазговской тюрьмы не очень-то полезен для здоровья горца.

– Истинная правда, – подхватил купец. – И выполни я свой долг, ты не так-то скоро переменил бы атмосферу, как выражается наш тюремный священник. Ох-хо-хо! Дожил до того, что вот самолично помогаю преступнику скрыться от правосудия! Это ляжет вечным стыдом и позором на меня, на мой дом, на память моего отца.

– Брось! О чем горевать! Села муха на стену – и пусть сидит, – отвечал его родственник. – Грязь, когда подсохнет, легко ототрется. Твой отец, милый человек, не хуже всякого другого умел смотреть сквозь пальцы на грехи иного своего приятеля.

– Пожалуй, ты прав, Робин, – молвил после минутного раздумья, бэйли, – он был рассудительный человек, покойный декан, он понимал, что у всех у нас есть свои слабости, а друзей своих он любил. Так ты его не забываешь, Робин?

Он спросил это с умилением в голосе, и смешным и трогательным.

– Забыть покойного декана! – отозвался его родственник. – Ну как же я могу его забыть? Он был искусный ткач, и первые мои штаны сработаны им… Однако давай поскорей, любезный родич:

– Потише, сэр! – властным голосом проговорил почтенный член городского совета. – Разве можно так громко петь, когда едва отошло воскресенье? Эти стены должны бы услышать от вас совсем другие песни. Нам еще придется отвечать за этот побег. Стэнчелз, откройте дверь.

Тюремщик повиновался, и мы все вместе вышли. Стэнчелз глядел в изумлении на двух незнакомцев, должно быть недоумевая, как они проникли сюда без его ведома; но мистер Джарви коротко сказал: «Это мои друзья, Стэнчелз, мои друзья», – и у того пропала всякая охота вдаваться в расспросы. Мы спустились вниз, в караульную, и несколько раз окликнули Дугала, но призыв остался без ответа. Кэмбел заметил наконец с насмешливой улыбкой:

– Если Дугал остался тем же молодцом, каким я знал его раньше, вряд ли он ждет, пока ему принесут благодарность за участие в ночной проделке. Сейчас он, по всей вероятности, скачет во весь опор к Балламахскому проходу.