— А как бежал твой товарищ?

— Не знаю.

— И все же ты должен сказать.

— Невозможно. Мы были не вместе, мы встретились потом.

— И в каком же месте замка вы так удачно встретились?

— Я плохо знаю замок, и не могу указать это место.

— А где был тот плут, когда сержант Лэмбик тебя арестовал?

— Не знаю. Мы расстались незадолго до этого. Я один возвращался к отцу.

— Это его арестовали перед тобой?

— Нет, не его.

— Но где он? Что с ним сталось?

— О ком вы говорите, милорд?

— Ты прекрасно это знаешь, юный обманщик. Я говорю об Аллане Клере, твоем друге и сообщнике.

— Я увидел Аллана Клера в первый раз позавчера.

— Но какова наглость, великий Боже! Эти теперешние простолюдины осмеливаются лгать нам в лицо! Ни веры, ни почтения нет с тех пор, как детей стали учить читать всякую писанину и выводить на бумаге каракули! Даже моя дочь заразилась этим пороком: она общается с помощью дьявольских письмён с этим ничтожеством Алланом Клером. Прекрасно! Раз ты не знаешь, где прячется этот негодяй, помоги мне догадаться, где он может быть, и в награду я обещаю тебе свободу.

— Милорд, у меня нет привычки тратить время на отгадывание загадок.

— Ну что ж! Придется мне заставить тебя посвящать этому полезному занятию по нескольку часов в день. Эй, Лэмбик, посади этого бульдога снова на цепь, и, если он опять убежит, пусть Бог спасет тебя от виселицы!

— Нет, от меня он не убежит, — ответил сержант, силясь улыбнуться.

— Ну, ступай, да не сбывай о персике!

Сержант попел Робина но переходам и лестницам и привел к маленькой дверце, ведущей и узкий коридор; здесь он взял из рук посланного вперед слуги горящий факел и втолкнул Робина в чулан, вся обстановка которого состояла лишь из охапки соломы.

Наш юный лесник огляделся: более отвратительного места, чем эта камера, нельзя было себе представить; выход был только один — дверь из толстых досок, обитых железом, — как отсюда выбраться? Он искал в уме способ, который сделал бы тщетными все предосторожности, принятые его тюремщиком, и ничего не мог придумать, но неожиданно разглядел в темном коридоре, позади солдат, чистые и ясные глаза Хэлберта. Вид этого мальчика вселил в него надежду, и он уже не сомневался в том, что скоро освободится, раз о его спасении пекутся преданные сердца.

— Вот ваша спальня, — сказал Лэмбик, — входите, сударь, и оставьте печаль. Мы все должны однажды умереть, вы ведь знаете; а случится это сегодня, завтра или позже — какая разница? Да и каким образом — тоже все равно: умереть всегда значит умереть.

— Вы правы, сержант, — спокойно ответил Робин, — я понимаю, что вам все равно, как умереть: собакой вы жили, собакой и умрете.

Говоря это, Робин искоса поглядывал веще незатворенную дверь, пытаясь рассмотреть, где и как стоят солдаты. Слуга, отдавший Лэмбику факел, уже ушел, юный Хэлберт тоже; разбитые усталостью солдаты (их было четверо) стояли, небрежно опершись о стены и не прислушиваясь к тому, о чем их командир разговаривал с пленником.

Скорый на решения и их исполнение, шервудский волчонок воспользовался тем, что внимание солдат рассеяно, а Лэмбик относительно слаб, потому что движения его стесняет факел, который он держит в правой руке; Робин прыгнул вперед, как дикая кошка, выхватил факел, ткнул им Лэмбику в лицо, отчего факел погас, и бросился из камеры.

Несмотря на полную темноту и нестерпимую боль от ожога лица, Лэмбик со своими людьми кинулся в погоню за беглецом, но поднятый заяц не бежит быстрее, лиса, на хвосте у которой висит свора гончих, не петляет так, как это делал Робин, и напрасно ищейки барона обшаривали все углы и закоулки в бесконечных галереях: беглец исчез.

Молодой человек уже несколько мгновений продвигался вперед маленькими шажками, вытянув вперед руки, чтобы ощупывать препятствия на своем пути, потому что не знал, где он находится, как вдруг наткнулся на человека, который невольно вскрикнул от испуга.

— Кто вы? — раздался дрожащий голос. «Это голос Хэлберта», — подумал Робин.

— Это я, дорогой Хэл, — произнес юный лесник.

— Кто это, я?

— Я, Робин Гуд; я убежал, они меня ищут, спрячьте меня где-нибудь.

— Идите за мной, мой господин, — сказал храбрый мальчик, — дайте мне руку и идите рядом и, самое главное, ни слова.

Сделав в темноте тысячу поворотов и все время ведя беглеца за руку, Хэлберт остановился около какой-то двери, сквозь плохо пригнанные доски которой виднелся слабый свет, и постучал; нежный голос осведомился, как зовут ночного гостя.

— Это ваш брат Хэл. Дверь тотчас же отворилась.

— Какие новости, милый брат? — спросила Мод, сжимая руки мальчика.

— У меня есть нечто большее, чем новости, дорогая Мод, поверните голову и взгляните.

— Небо праведное! Это он! — воскликнула Мод, повисая на шее у Робина.

Удивленный и огорченный приемом, который свидетельствовал о страсти, отнюдь им не разделяемой, Робин хотел рассказать об обстоятельствах своего возвращения в замок и нового побега, но Мод не дала ему договорить.

— Спасен! Спасен! Спасен! — повторяла она как безумная, то плача, то смеясь, то целуя его. — Спасен, спасен!

— Странная вы девушка, Мод, — простодушно заметил молодой конюший, — я думал, что приведя к вам господина Робин Гуда, я доставлю вам удовольствие, а вы рыдаете, как Магдалина.

— Хэл прав, — сказал Робин, — не портите ваши красивые глазки, милая Мод, станьте такой же веселой, как утром.

— Это невозможно, — глубоко вздыхая, ответила девушка.

— Никогда в это не поверю, — ответил Робин, склонившись к головке Мод и целуя ее в волосы надо лбом.

Мод, без сомнения, почувствовала в простых словах юного лесника «никогда в это не поверю» некоторую холодность и потому побледнела и горько зарыдала.

— Дорогая Мод, не плачьте, я же здесь, — беспрестанно повторял Робин, — объясните мне причину вашего горя.

— Не спрашивайте меня ни о чем… позже вы все узнаете… Леди Кристабель и я думали, как нас освободить… О, как она обрадуется, когда узнает, что вы уже на воле! Сэр Аллан Клер получил ее письмо? Какой ответ вы ей принесли?

— У сэра Аллана не было возможности ни написать, ни что-либо передать со мной, но его намерения мне известны, и я хочу, с Божьей помощью и при вашем содействии, дорогая Мод, похитить леди Кристабель из замка и отвести ее к жениху.

— Бегу предупредить миледи, — живо ответила Мод, — мое отсутствие продлится недолго. Подождите меня здесь; идем со мной, Хэл.

Оставшись один, Робин сел на край девичьей кровати и задумался. Мы уже говорили, что, несмотря на свою молодость, Робин говорил и действовал как зрелый мужчина. Столь ранней разумностью он был обязан заботам Гилберта о его воспитании. Гилберт научил его, что он должен думать сам и действовать сам, причем действовать хорошо, но он не объяснил ему, что иные чувства, кроме чувства дружбы, могут внезапно вспыхнуть и неодолимо разрастись в сердцах двух существ разного пола. С того самого времени, когда Мод, убегая из часовни, тайком поцеловала ему руку, поведение девушки немало удивляло Робина. Но, поразмышляв, он как бы интуитивно понял, что это, должно быть, любовь; он понял также, что она любит его, и он этим огорчился, потому что сам ничего к ней не испытывал, хотя и находил ее красивой, изящной, приветливой и верной.

Огорченный своим невольным равнодушием к Мод, он даже стал себя упрекать за него и задавать себе вопрос, не должен ли он, из опасения утратить честь, постараться ответить любовью за любовь. Простодушный юноша хотел подарить свое сердце, полагая, что оно еще свободно, но тут вдруг перед его глазами встал милый образ Марианны.

— О Марианна, Марианна! — восторженно воскликнул он.

И Мод проиграла навсегда.

Но за восторгом последовали сомнение и печаль. Марианна, как и Кристабель, принадлежала к благородной семье, и она, несомненно, пренебрежительно отнесется к любви безвестного лесника. Может быть, она уже любит какого-нибудь прекрасного придворного кавалера. Конечно, Марианна одарила его нежными взглядами, но какие у него были доказательства, что эти ее взгляды не были внушены чистой признательностью?