Все выстраиваются вокруг белой смолистой мачты. Бьют барабаны. Красный флаг медленно поднимается вдоль мачты к высокому прозрачному небу. Ветер с реки сразу же подхватывает его и принимается полоскать в голубой вышине. Лагерный день начался.

…Владик открывает глаза. В комнате темно. Чуть синеют окна. В репродукторе звучит горн «пионерской горьки», и Владик догадался: это из-за горна ему привиделось, будто он в лагере.

Владик сладко потянулся. Подниматься не хотелось. Но он закалял свою волю. Он сосчитал «раз-два-три», вскочил, сбросил одеяло, подтянул на ходиках гирьку в виде еловой шишки и подбежал к папиной двери:

— Папа!

За дверью раздалось негромкое равномерное похрапыванье: фрр, фрррр…

— Папа! — Владик тихонько постучался. — Пора!

Папа не отвечал. Владик снова постучался. Не сразу раздался папин сонный голос:

— Ммм… Кто там?

— Папа, вставай! Уже время!

— Что случилось? — спросил папа сквозь сон.

— Как «что случилось»? — растерялся Владик. — Ты же сам вчера просил… Уже «пионерская зорька»!

— Ммм… Какая Зорька? Кто это Зорька?

Владик не мог понять, шутит папа или на самом деле забыл.

— Ты же сам вчера сказал: «В компанию! На зарядку!»

— А… — протянул папа, — верно-верно! Так бы сразу и сказал. Встаю!

Владик обрадовался и побежал открывать форточку. В комнату потекла холодная струйка воздуха. Потом Владик включил настольную лампу. Окна сразу потемнели. За книжным шкафом заворочалась тётя Феня. Однако, как долго папа одевается! Владик снова подошел к папиной двери:

— Папа, ты скоро?

Он прислушался. За дверью опять раздавалось равномерное густое: фрр, фррр…

Владик обиделся:

— Нет, папа, ты скажи серьёзно: будешь или нет?

Храпенье прекратилось, и послышался папин голос:

— Экий ты, брат, настойчивый… недаром тебя тётя Феня активистом называет. Ладно, иду…

Стало слышно, как он там, за дверью, поднимается. Наконец папа вышел к Владику — в тапочках, в полосатой пижаме. Он отчаянно зевал и потягивался. Владик взял его за руку:

— Вот, становись сюда… Скорей! А то сейчас начнётся.

Папа послушно стал на плетённый из серого фетра коврик:

— Владик, слушай, а что, если умыться сначала? Только чуть-чуть сполоснуть лицо, чтобы сон прогнать?

— Что ты, папа, разве не знаешь! — испугался Владик. — Водные процедуры потом… Тише! Сейчас начнётся…

И верно, в ту же минуту в репродукторе кто-то весёлым голосом, точно за окнами сиял майский полдень, а не хмурился осенний рассвет, сказал:

— С добрым утром, товарищи! Начинаем урок утренней гимнастики.

Заиграла весёлая музыка. Папа и Владик зашагали по комнате. В комнате было тесно (она была перегорожена книжным шкафом), поэтому сначала папа и Владик натыкались друг на друга, но потом они приспособились, и дело пошло на лад. Казалось, что диктор находится вместе с ними в комнате, потому что он говорил:

— Выше колени, выше… вот так! Вот теперь правильно!..

Владик то и дело прыскал со смеху, глядя, как высокий, толстый папа с важностью топает, нагибается, приседает…

Потом он увидел, что папа очень серьёзно проделывает все упражнения. Тогда Владик перестал смеяться и тоже старательно приседал, дышал, нагибался и разгибался.

Им было вдвоём неудобно на маленьком коврике, и Владик шопотом, чтобы не заглушить диктора, сказал:

— Папа, а завтра ты себе отдельный коврик подбери!

— Ладно, не жадничай! — сказал папа. — Работай!

Скоро наступила самая любимая Владикова часть зарядки — прыжки. Они с папой запрыгали под музыку: гоп-гоп-гоп…

— Ноги врозь, ноги вместе! Ноги врозь, ноги вместе! — приговаривал диктор. — Выше, выше… так, так…

Владик, подскакивая как на пружине, оглянулся на папу. Папин тёмный, чуть подёрнутый сединой чуб подпрыгивал над высоким, покрывшимся испариной лбом. Лицо у папы покраснело, он тяжело дышал.

— Папа, ты устал, отдохни! — крикнул Владик.

— Ничего я не устал… сам ты устал… Работай! — отозвался папа.

Он прыгал так усердно, что в книжном шкафу что-то звякало — не то стекло, не то ключик.

— Ноги врозь, ноги вместе! — всё чаще и чаще командовал невидимый диктор. — Раз, два, раз, раз…

Наконец он подал команду:

— Ша-гом… Дышите… глубже… так…

Папа с Владиком пошли друг за другом, широко разводя руками, и, приподнимаясь на цыпочки, дышали так глубоко, что, казалось, они сейчас втянут в себя весь воздух, который струился с улицы через открытую форточку.

Диктор долго водил их взад-вперёд по комнате, заставляя делать то глубокий — «ещё, ещё глубже» — вдох, то продолжительный выдох. Но вот он велел им ещё раз хорошенько вдохнуть и выдохнуть и сказал:

— А теперь переходите к водным процедурам. Всего хорошего, товарищи!

— До свиданья! — вежливо ответил Владик, повернувшись к репродуктору. Потом он повернулся к папе: — Вот теперь, папа, пошли умываться.

Они долго плескались у толстых никелированных кранов.

— Славно, ничего не скажешь! Благодатное дело! — повторял папа, растираясь толстым мохнатым полотенцем. — Замечательно! Ты меня каждое утро буди. Слышишь, Владька?

— Ну да, тебя не разбудишь!

— Ничего, разбудишь. Мы и зимой будем это делать.

При слове «зимой» Владику сразу представился лёд, каток, и он сказал:

— Знаешь что, папа? Я давно хотел тебя попросить: купи мне коньки!

— У тебя же есть, по-моему, — сказал папа, вытирая уши.

— Ну, те не считаются! — Владик махнул бахромчатым полотенцем. — «Снегурочки» — это девчачьи коньки… Только смеяться будут.

Ему вспомнилось, как в прошлом году он катался на «снегурочках» и мальчики смеялись над ним.

— А какие ж ты хочешь? — спросил папа.

— «Советский спорт», вот какие. Прямые, — показал Владик, — без загибов. И чтобы навсегда были приклёпаны к ботинкам, а не то что каждый раз крути, верти…

— Ладно, — сказал папа, надевая пижаму. — Закончишь первое полугодие на «отлично» — куплю. Будет тебе подарок к Новому году!

— Ну, папа… — махнул Владик рукой, — что ты… К Новому году это уже ползимы пройдёт. Нет, папа, давай так: ты мне коньки купи сейчас, вот! А я тебе даю честное пионерское слово, что буду учиться как следует.

— Это что же, авансом, значит? — спросил папа.

— Авансом, ага! — улыбаясь, повторил Владик непонятное слово.

— Ну что ж, брат, ладно. Авансом так авансом. По рукам!

Папа протянул Владику руку. Владик стиснул обеими руками его большую, ещё влажную после умыванья ладонь и сказал:

— По рукам, папа! Только помни: «советский спорт» и с ботинками!

— Ладно. А ты помни: не ниже четвёрки. Так и запротоколируем. Пошли.

И оба Ванькова вышли из ванной. Одному пора было собираться на работу, а другому — в школу.

Хорошо идти в школу, когда у тебя всё в порядке: ты всё выучил, решил, переписал… Тогда тебе нечего бояться учителей, ты смело входишь в класс — пожалуйста, вызывайте сколько угодно, по любому предмету!

Но совсем другое дело, когда уроки не приготовлены. Тогда ты плетёшься в школу с неохотой, на душе тяжело. Какой-то червячок внутри так и точит тебя. В классе сидишь и дрожишь: а вдруг вызовут! Эх, если бы не вызвали!.. Ой, сейчас вызовут!..

Сегодня Владик шагал в школу с некоторым беспокойством. Он так и не успел вчера докрасить карту полушарий и не начертил градусной сети.

То и дело он поправлял на плече ремень от полевой сумки, в которой лежали книги. Сегодня сумка была особенно тяжёлой: Владик запихал в неё старый кинжал для девочки, которую они с Петей вчера встретили в парке.

«Ничего, — подбадривал он себя на ходу, — может, я ещё успею докрасить карту и начертить градусную сеть до звонка, в классе!»

Он прибавил шагу. Школа видна была издалека. Она стояла на высоком месте и светила во все стороны своими большими квадратными окнами, точно огромный маяк.