Сезам открылся! Тайна! Пиастры! Трудно передать, что делается в голове у диггера, когда перед ним открывается в тщательно выложенной кем-то замуровке тайный «ракоход», заветная черная дырка. Ни сдобная Скарлетт Йохансон, ни поджаристая с корочкой Анжелина Джоли, ни знаменитая на всю Волхонку проститутка по кличке «Белая Лошадь» – никто и ничто в этот момент не заставит диггера отвернуться от свежего пролома.

В общем, Хорь ожил.

Он несколькими ловкими ударами расширил отверстие, отшвырнул кувалду и просунул голову внутрь. Света налобника хватало только осветить крохотный пятачок лунного пейзажа из песка, щебня и битого стекла. Остальное – темнота. Но главное не то, что он там увидел. Главное, что там, в проломе, воняло падалью. Натуральной падалью. Даже нюх напрягать не надо, и так все ясно.

Хорь высунулся и сказал:

– Мусорка, Леший. Мусорка. Мокрилово.

Леший отодвинул его в сторону и тоже сунул голову.

– Бомжатник бывший, наверное, – сказал он. – Бывает.

– Что бывает? Почему бывает?! – взорвался вдруг Хорь. – Почему обязательно бомжатник?..

Он выхватил у Лешего из рук кувалду, на которую тот опирался, отобрал ее с таким видом, будто именно Леший и виноват в том, что из черной дыры не тянет сухим пряным запахом нетревоженных гробниц, столетних бумаг и сокровищ, что прет обычная вонища. Он бил по стене снова и снова, пока не открылся проход, в который можно было войти почти не сгибаясь. Потом отшвырнул кувалду в сторону.

– Все, – сказал Хорь, тяжело дыша. – Пустым теперь отсюда не уйду.

Он выплюнул на ладонь давно обесвкусившуюся размочаленную жвачку и прилепил ее вверху пролома, обозначив свою территорию. Пусть и никчемную, заваленную отбросами, пусть. Но свою – законную.

– Вот это по-нашему. Прирожденный диггер. Молоток, – одобрил Леший.

Он нашарил на полу окурок и рядом с белой кляксой «риглиса» нарисовал свой фирменный значок в виде разлапистой елочки. – Вот и застолбились. Ну что, может, и найдем какой-нибудь медный чайник эпохи Цинь?..

Вместо глаз у него были две дыры с рваными краями, кожа на лице обвисла, собралась внизу складками, словно голый череп накрыли мокрой тряпкой. И шея вздулась. Неимоверно вздулась – вот-вот лопнет.

Сердце Лешего простучало раз десять, прежде чем он смог говорить. Он сказал:

– Ты читал «Тома Сойера»?

Хорь сидел рядом на корточках. Когда они закончили осматривать второй подвал, перешли через разбитую кем-то хлипкую, в один кирпич, кладку и оказались здесь, Хорь рассказывал что-то увлекательное о залетных цыганах, о своем детском велике и бабушкином варенье, которое эти самые цыгане уворовали из похожего подвала, только не такого глубокого…

И не такого старинного… Леший, подсвечивая себе, внимательно осматривался по сторонам: серые ноздреватые стены из ракушечника, сводчатый кирпичный потолок, лестница с каменными ступенями ведет вверх, но упирается в засыпавшую ее до половины землю… В потолок вделаны проржавевшие кольца, на цепях железные крючья, похоже, на них вешали свиные или говяжьи туши… Наверное, наверху был когда-то трактир или ресторан, а может, мясной магазин… Лет сто пятьдесят назад, а может, и все двести – тогда поверхность земли была на несколько метров ниже, чем сейчас, вот оттого и подвал такой глубокий…

А потом Хорь осекся на полуслове. И не то, чтобы остановился, а как шел, так сразу и присел, будто пулю в живот получил. И Леший увидел то, что увидел Хорь. Первые секунды он не мог осознать, что же это такое, что случилось, – только жуткая морда из темноты и густой поток смердящей вони. Остолбенел. Где он, в каком мире? То ли здесь, под мирной Москвой, среди булькающих труб и привычно воняющих нечистотами каналов… то ли на войне, в превращенном в зиндан погребе на окраине горного аула?.. Эти секунды были самые неприятные, ибо все, что Леший тщательно прятал в себе, не выпускал наружу, заталкивал в прорехи разбухшей памяти и латал, латал без устали, – вся эта дрянь вдруг выперла наружу. На две-три секунды, не больше. Но и этого было достаточно.

Он приподнял респиратор, сплюнул и повторил:

– Марк Твен. «Том Сойер». Читал или нет?

– Читал? Что? Нет… Да, – Хорь все еще сидел и даже жвачку свою перестал жевать. – То есть нет. Не знаю. Иди в жопу, Леший. Какая тебе разница?

– Индеец Джо, – Леший полез зачем-то в сумку, что висела на плече, но забыл, зачем. – Был такой хмырь, тоже вроде как диггер: по пещерам лазил, клад искал. Главный злодей. А когда захотел из пещеры выбраться, оказалось, что выход замуровали…

– Надо было пива еще взять, – сказал Хорь. – Водки. Что-то мне хреново.

Леший вспомнил, зачем он полез в сумку. Он достал большой ручной фонарь и осветил труп.

Леший уже видел трупы в своей жизни. Его взводный, который успел закончить три курса журфака МГУ, называл трупы кадаврами, по-французски. Клоун он был, взводный. Всех чеченцев, живых и мертвых, тоже называл кадаврами. А умер только через десять минут после того, как люди Амира напрочь выпотрошили его тело, казавшееся таким худым и хрупким. Моросил холодный октябрьский дождь, и у взводного было лицо фарфоровой куклы – белое, глянцевое, блестящее.

Ну а этот был похож скорее на призрака из фильма ужасов. Из дешевого фильма, категории «Б». Это не так страшно.

Убитый сидел, привалившись спиной к истлевшей деревянной двери, а в метре над его разбитой головой красовалась медная табличка, надпись на которой безнадежно стерлась.

«Полгода где-то», – определил Леший.

Куртка на синтепоне, толстые брюки, ботинки до щиколотки. Теплая амуниция. Зимой копыта откинул или по ранней весне. Одна нога вытянута, другая присогнута в колене. Позу можно назвать естественной, и даже расслабленной, – Леший видел куда более неестественные позы у живых и совершенно здоровых людей. Вот только голова лежала на левом плече совершенно неестественно. Как посторонний предмет. Кочан капусты, например. Шея сломана напрочь. Будто кто-то подошел и влепил с размаху вот такой увесистой кувалдой, наподобие Хоревой.

– Кто он такой? – выдавил Хорь.

Он отодвинулся от трупа еще дальше, не вставая с корточек, переполз на новый рубеж. Сейчас он сидел и тихо раскачивался, как в ступоре.

– Откуда я знаю? – Леший посветил в лицо убитого, вернее, в то, что от него осталось. – Хомо сапиенс, точнее сказать трудно.

– Бомж, – сказал Хорь.

– Может, и бомж. Не диггер, это ясно. Шмотка гражданская, ни фонаря, ничего. Ну и, если бы диггер пропал, мы бы с тобой в курсах были.

– А если этот… Ну, как его… Арнольд? Шустрый? Которого в девяносто девятом в розыск объявили?

– Арнольда поймали. В Коктебеле.

Хорь качнулся еще несколько раз.

– Ему ж глаза кто-то выел, – тихо произнес он.

– Это не наша забота, – сказал Леший.

Хорь резко встал, выпрямился, ударился головой о выступ стены и выругался.

– Так. Хорошо, – зачастил он. – Не наша забота. Верно. Нас здесь не было. Мы не мы. Мы пили пиво в Битцевском парке. Ездили на блядки. Все. Пошли отсюда. Пошли скорее, Леший!

Он с решительным видом развернулся и, не оглядываясь, потопал в сторону разрушенной кладки и к выходу в первый подвал – туда, откуда они пришли. Сделал несколько шагов и вдруг остановился. Наклонил голову – ниже, еще ниже. Застыл. Потом присел и поднял что-то с пола.

– Иди сюда! – крикнул он.

Леший не сдвинулся с места. Хорь постоял немного и подошел к нему сам, попутно высматривая что-то под ногами.

– Во. Там лежал, – он протянул ладонь, а глаза его бегали, продолжая обшаривать пол.

У Хоря на ладони лежал серебряный «николаевский» рубль. Белый, чистый, нестертый, будто вчера отчеканенный, только с краю две крохотные зарубки – видно, кто-то проверял на подлинность.

– Прямо на полу, – выдохнул Хорь. – Как мусор валялся. Я балдею… Это ж «николашка», тот самый, да? Восемьсот тридцать шестого года? Сотня евриков, как с куста!..

Они прошли с фонарем весь подвал, дошли до разломанной кладки, потом до самого выхода в тоннель. На полу, среди битого стекла и камня, будто высыпавшиеся из дырявого кармана, валялись еще двадцать два рубля царским серебром.