Шли последние чаем мирной жизни Советской страны. В Бергхофе фюрер «третьего рейха» Адольф Гитлер заканчивал письмо главе королевского итальянского правительства дуче Бенито Муссолини. Поставив своего союзника в известность о принятии «самого трудного в моей жизни решения» — решения о нападении на СССР, — Гитлер продиктовал последние слова: «Я чувствую себя внутренне снова свободным после того, как пришел к этому решению. Сотрудничество с Советским Союзом при всем искрением стремлении добиться окончательной разрядке часто сильно тяготило меня. Ибо это казалось мне разрывом со всем моим прошлым, моим мировоззрением и моими прежними обязательствами. Я счастлив, что освободился от этого морального бремени...»

В Москве, в Народном комиссариате обороны нарком Тимошенко и начальник Генерального штаба Жуков заканчивали составление директивы, которую следовало немедленно передать в войска:

Передача директивы в округа была завершена лишь в 00.30 минут 22 июня 1941 года. К этому времени фашистский зверь уже полностью изготовился к прыжку. Советским же воинам оставалось слишком мало часов, даже минут, для выполнения директивы, и многие, слишком многие из них никогда не узнали о ее существовании. Пройдет еще три часа, чудовищный удар обрушится на нашу страну, и потребуются все силы ее рабочих и крестьян, все мужество и стойкость ее солдат и все знания и опыт ее военачальников для того, чтобы отразить этот удар. И в этот страшный час генерал-майор Константин Константинович Рокоссовский окажется верным сыном своей Родины и военачальником, достойным ее славы.

В 4 часа утра командира 9-го механизированного корпуса разбудил дежурный из штаба.

— В чем дело? — спросил Рокоссовский, выходя в прихожую.

— Телефонограмма из штаба 5-й армии, товарищ генерал-майор.

Комкор пробежал глазами по строчкам телефонограммы, сон с него как рукой сняло. И было отчего: в ней содержался приказ немедленно вскрыть особый секретный оперативный пакет. После минутного размышления Рокоссовский приказал:

— Немедленно возвращайтесь в штаб и уточните достоверность депеши в армии, в округе, в наркомате, наконец. Да вызовите начальника штаба, замполита и начальника особого отдела. Я сейчас буду.

Когда через 10 минут комкор вошел в помещение штаба, его подчиненные находились уже там. С Луцком связаться все еще не удалось.

— Немедленно соединитесь с Киевом, с Москвой, — приказал Рокоссовский.

Он прошелся по комнате, посмотрел на собравшихся.

— Я получил приказание вскрыть особый секретный оперативный пакет. Но приказ подписан только заместителем начальника оперативного отдела штарма-5...

— А вскрыть его мы имеем право лишь по распоряжению Председателя Совета Народных Комиссаров или же наркома обороны, — тихо добавил А. Г. Маслов. Этому 39-летнему генерал-майору, выпускнику академии имени Фрунзе, всегда была свойственна осмотрительность.

— Вот именно, — подтвердил комкор. — Ваше мнение, товарищи, как нам следует поступить в этом случае?

Рокоссовский остановился у окна, о чем-то размышляя. В дверях появился дежурный.

— Товарищ командир корпуса, ни Киев, ни Москва не отзываются, связь прервана. И Луцк молчит.

В комнате наступила тишина. Прервал ее комкорпуса:

— Вот что, товарищи. Я беру всю ответственность на себя. Вскрывайте пакет, — обратился он к Маслову.

Пакет вскрыли. Директива Генерального штаба предписывала: немедленно привести корпус в боевую готовность и выступить в направлении Ровно, Луцк, Ковель. После этого для размышлений места не оставалось — нужно было действовать.

— Объявить боевую тревогу, командирам дивизий передайте приказание прибыть ко мне!

Штаб корпуса действовал слаженно и быстро, сказывалась упорная работа Рокоссовского в предшествующие месяцы. Полки дивизий занимали исходные положения, штаб готовил предварительные распоряжения о маршрутах движения и о времени выступления. Следовало спешить: в считанные часы нужно было позаботиться о горючем, боеприпасах. Комкор должен был не забыть об охране воинского имущества, которое войска не могут взять с собой, об обеспечении порядка в Новоград-Волынском, о семьях военнослужащих, посетить митинги личного состава.

Затруднения появлялись одно за другим и главным образом с материальным обеспечением. Дивизии корпуса имели очень мало автомашин, а приписанный по плану мобилизации автотранспорт предприятий и колхозов собрать и использовать не успели. Особенно тяжело было мотопехоте танковых дивизий: полагающихся по штату машин она еще не имела, но лошадьми и повозками тоже не была обеспечена. Для имевшихся в наличии машин к тому же не хватало горючего. Неполным был комплект боеприпасов.

Командир 9-го мехкорпуса действовал энергично: не дожидаясь, пока поступит распоряжение, где и что можно получить, он приказал вскрыть расположенные поблизости центральные склады. Это, разумеется, привело к столкновениям с интендантами, и впоследствии Рокоссовский с усмешкой вспоминал, что в день начала войны он написал больше расписок, чем за много предыдущих лет.

И что бы ни делал в эти часы комкорпуса, он думал об одном: как вступит в бой его корпус. Старый, опытный солдат, видевший войну во всех ее опасных, порой трагических неожиданностях, он беспокоился за своих необстрелянных бойцов и командиров. Ему, как никому другому в корпусе, было ясно, что и боевая подготовка и, главное, состояние танкового парка были недостаточными для того, чтобы спокойно идти навстречу опасности. Кроме того, в первые часы после объявления боевой тревоги его беспокоила мысль: а правильно ли он действует, не произошло ли ошибки?

Но события все более укрепляли в нем сознание того, что он поступает верно. Около десяти часов Маслов, с утра безуспешно пытавшийся соединиться с командованием, наконец, доложил, что удалось соединиться с Луцком. Город вторично бомбят немцы. Из штаба армии успели только сказать, что положение на границе им неизвестно.

— Какие еще сведения?

— Немцы бомбили Киев.

— А округ, округ, когда же будет связь с ним?

— Не можем никак добиться.

Вскоре после этого над Новоград-Волынским пролетело около 20 немецких бомбардировщиков. Они были обстреляны зенитной артиллерией корпуса.

С Киевским военным округом, которому корпус был непосредственно подчинен и у которого, следовало бы искать разъяснений всем недоразумениям, связаться так и не удалось.

Тем не менее в два часа дня по трем маршрутам корпус выступил в общем направлении Новоград-Волынский, Ровно, Луцк. Справа по автостраде двигалась 131-я мотострелковая дивизия, командир которой сумел усадить пехоту на автомашины и танки. В центре следовала 35-я танковая дивизия, левее — 20-я танковая, которую вместо заболевшего М. Е. Катукова в бой вел его заместитель полковник В. М. Черняев.

Тревожило командира корпуса то, что в воздухе с самого утра не было видно нашей авиации. Немецкие же самолеты, в основном бомбардировщики, даже без сопровождения истребителей стали появляться все чаще.

Такая беззастенчивость врага стала понятна танкистам, когда и в этот, и в последующие дни на аэродромах, мимо которых лежал путь корпуса, они увидели остовы сожженных советских самолетов: еще до полудня 22 июня авиация Юго-Западного фронта потеряла 277 самолетов, а ведь день этот — самый длинный в году...

Однако «тогда нам было не до анализа и критики, — писал впоследствии Рокоссовский. — Их размагничивающему влиянию мы не поддавались, а стремились собрать в боевой кулак наши силы и получше их организовать, чтобы честно выполнить свой солдатский долг. Но теперь, вспоминая минувшее с поучительной целью, можно сказать, что в директиве Генерального штаба не был предусмотрен вариант, как действовать корпусу, если события войны застанут его в стадии формирования, без боевой техники и транспорта. А об этом не следовало забывать. Директива имела в виду полнокровное механизированное соединение, обеспеченное всем для выполнения любой боевой задачи».