Они поднялись на вершину холма и свернули к церкви Святой Марии. Большие ворота дома Берингаров были распахнуты в ожидании хозяина и гостя. Двор освещали факелы. Элин предупредили о предстоящем визите, и она не пожалела стараний, чтобы встретить посланника подобающим образом: ему была отведена спальня и приготовлено угощение и вино. В этом доме всегда свято соблюдали традиции гостеприимства.

Элин встретила их на пороге и, широко распахнув дверь, пригласила в дом. Бок о бок Хью и его гость вступили в ярко освещенную прихожую и непроизвольно повернулись друг к другу. И тому, и другому не терпелось увидеть собеседника, лицо которого до сих пор скрывала темнота. Вглядывались они долго, и чем пристальнее, тем больше у обоих округлялись глаза. Каждому лицо другого казалось знакомым, но ни один не мог вспомнить, когда и при каких обстоятельствах они встречались. Элин с недоумевающей улыбкой переводила взгляд с мужа на гостя, пока Хью не прервал затянувшееся молчание.

— А я вас знаю! — воскликнул Берингар, — мне знакомо ваше лицо.

— И мне сдается, что мы встречались прежде, — согласился гость. — Странно, я и в графстве вашем был всего один раз, и все же…

— Мне нужно было увидеть вас при свете, чтобы узнать, — промолвил Хью, — ведь я только однажды слышал ваш голос, да и то всего несколько слов. Вы, может, и запамятовали, но мне запомнилась та короткая фраза: «Этим человеком займусь я!» — так вы сказали. Тогда вы назывались Робертом, сыном лесника, — истинного вашего имени я не знал. Стало быть, это вы вызволили Ива Хьюгонина из рук того разбойника, угнездившегося в верховьях Титтерстон Кли, а потом, очевидно, доставили домой и мальчика, и его сестру.

— Верно! Выходит, это вы устроили тогда осаду этого осиного гнезда. Она послужила прикрытием, в котором я так нуждался! — откликнулся просиявший гость. — Прошу прощения за то, что вынужден был кое-что скрывать, но у меня не было иного выхода, ведь я не имел дозволения находиться на вашей территории. Как хорошо, что теперь нет надобности таиться или пускаться в бегство.

— И незачем отныне именоваться Робертом, сыном лесника, — развеселился Хью. — Я уже назвал свое имя и предложил вам разделить со мной кров. Могу ли я теперь узнать ваше?

— В Антиохии, где я родился, — промолвил гость, — меня называли Даудом. Но мой отец был британцем, служил под знаменами Роберта Нормандского, и я был крещен в веру Христову среди его боевых товарищей. Я получил имя крестившего меня священника, и с тех пор меня кличут Оливье Британцем или, на нормандский лад, Оливье де Бретань.

Хью и Оливье засиделись допоздна, с удовольствием вспоминая события, приключившиеся полтора года тому назад. Однако, памятуя о том, что оба они должностные лица, молодые люди прежде всего кратко обговорили поручение, которое привело Оливье в Шропшир.

— Я послан для того, чтобы попытаться убедить шерифов, назначенных королем Стефаном, подумать: не стоит ли в нынешних обстоятельствах принять мир, предложенный императрицей Матильдой, и принести ей клятву верности. Это предложение исходит от лорда епископа и совета прелатов королевства. Они считают, что страна понесла большой урон из-за взаимной враждебности соперничающих партий. Я, правда, не думаю, что во всех бедах виноваты лишь противники той партии, к которой принадлежу сам. Я понимаю, что претензии обеих сторон не лишены оснований, равно как и то, что повинны и те, и другие, ибо не сумели прийти к разумному соглашению, которое позволило бы покончить с нынешними невзгодами. Фортуна при Линкольне могла улыбнуться и другой стороне, но что случилось, то случилось, и теперь король в плену, а императрица на свободе, и сила на ее стороне. Не пора ли положить конец распре? Во имя мира, порядка и установления твердой власти, способной избавить от царящих повсюду несправедливости и жестокости, о которых вы знаете не хуже меня. Всякому понятно, что сильная власть, какова бы она ни была, лучше, чем безвластие. Неужто во имя спокойствия и порядка вы не согласитесь признать власть императрицы и передать графство под ее руку, чтобы в дальнейшем управлять им от ее имени? Государыня сейчас уже в Вестминстере, и приготовления к ее коронации идут полным ходом. Но для блага Англии желательно, чтобы в ее поддержку выступили шерифы всех графств.

— Короче говоря, — мягко прервал его Хью, — вы предлагаете мне преступить клятву верности, данную мною королю Стефану?

— Да, это так, — откровенно признался Оливье. — Я понимаю: как бы ни были весомы причины такого поступка, в глубине души вы все равно будете считать его предательством. Но я не призываю вас стать пламенным приверженцем императрицы, а прошу лишь признать за ней верховную власть. Считайте, что вы делаете это во имя верности этой земле и народу вверенного вам графства.

— Но разве оставаться приверженным тому, кто вручил мне власть, не значит быть верным своей земле и своему народу? — с улыбкой возразил Хью. — По мере сил я поступаю именно так, и так будет, покуда я жив. Я — вассал короля Стефана и не изменю ему никогда.

— Ну что ж, — вздохнул Оливье, отвечая собеседнику такой же улыбкой. — По правде говоря, иного ответа от вас я и не ожидал. Я знаю, что такое верность, и сам никогда не нарушу своей клятвы. Мой лорд служит императрице, а я — вассал своего лорда, и, если бы судьбе было угодно поменять нас местами, я дал бы точно такой же ответ. Но и в том, что я говорил, есть доля истины. Сколько еще должен терпеть простой люд? Пахарю и ремесленнику, задушенным поборами так, что им едва хватает на пропитание, все едино, кто будет восседать на троне — Стефан или Матильда. Они с радостью примут любого из претендентов, только бы избавиться от другого. Ну а я всего лишь стараюсь выполнить возложенное на меня поручение.

— И, по моему разумению, весьма достойно, — промолвил Хью. — А куда вы держите путь потом? Правда, я надеюсь, что вы задержитесь у нас на денек-другой. Мне хотелось бы узнать вас поближе, у нас найдется о чем поговорить.

— Отсюда я поеду на северо-восток, в Стаффорд, Дерби и Ноттингем, а назад двинусь восточными землями. Думаю, что кое-кого мне удастся уговорить покориться императрице, хотя некоторые, подобно вам, останутся на стороне короля Стефана. Ну и, конечно, найдутся такие, кто запросит за свою поддержку немалую цену, ибо за время усобиц многие взяли в обычай, словно флюгер, менять приверженность, почуяв, откуда дует ветер. Ну да с этим мы как-нибудь сладим.

Оливье отставил в сторону кубок и, подавшись вперед, доверительно сказал:

— Откровенно говоря, у меня было, точнее есть, еще одно дело, и я не прочь задержаться здесь на несколько дней, чтобы найти то, что ищу, или хотя бы удостовериться, что искать надо не здесь. Вы упомянули, что на праздник к вам прибыло множество паломников. Эти слова вселяют в меня надежду: ведь тот, кто желает остаться незамеченным, скорее всего постарается затеряться в толпе незнакомых друг другу людей. Я ищу молодого человека по имени Люк Меверель. Вы, случаем, не знаете, нет ли здесь такого?

— Человек с таким именем к нам не приезжал, — отвечал Хью, заинтересовавшись услышанным, — но если он скрывается, то наверняка назвался другим именем. А какая у вас в нем нужда?

— Да у меня самого — никакой. Дело в том, что его возвращения желает одна дама. Сюда, на север, наверное, не успели дойти известия обо всем, что происходило в Винчестере, когда там заседал легатский совет. А там произошло убийство, которое близко затронуло и меня. Вы слышали об этом? Королева, супруга короля Стефана, направила к лорду легату писца с вызывающим посланием. Писец исполнил свой долг, но когда вечером возвращался назад, подвергся нападению — видимо, его хотели покарать за дерзость. Ему удалось спастись лишь ценою жизни другого человека.

— Эти вести дошли да наших краев, — сочувственным тоном промолвил Хью. — Аббат Радульфус был на легатском совете и поведал мне обо всем случившемся. Помнится, рыцаря, что пришел на помощь писцу, звали Рейнольд Боссар. И вроде бы он был вассалом Лорана д'Анже.