— Я в порядке, Анна, — сказала Синтия. Сделав четыре неверных шага по матам, она зацепилась за собственную ногу, шлепнулась на пол и захихикала.

— Вижу, — сухо заметила Анна.

— Зато я швырнула Герт, — заявила она. — Жаль, что вы не видели. По-моему, это мой самый большой подвиг в жизни. Честное слово.

— Я в этом не сомневаюсь, однако Герт скажет вам, что она сама себя бросила. Вы просто помогли ее телу сделать то, что оно уже собралось сделать.

— Наверное, вы правы, — согласилась Синтия. Она боязливо поднялась с матов и тут же опять шлепнулась на задницу (вернее, ту часть тела, где она должна располагаться) и снова захихикала. — Черт возьми, как будто кто-то поставил всю комнату на проигрыватель!

Анна пересекла комнату и приблизилась к сидевшим на стульях Рози и Пэм.

— Что это у вас? — спросила она Рози.

— Картина. Я купила ее сегодня днем. Для новой квартиры, когда получу ее. Повешу в своей комнате. — Затем с опаской добавила: — Что вы о ней скажете?

— Не знаю — давайте поднесем ближе к свету. Анна взяла картину с двух сторон, перенесла на противоположный край комнаты и установила на стол для пинг-понга. Пять женщин полукругом сгрудились вокруг стола. Нет, оглянувшись, заметила Рози, теперь их уже семеро. К пятерке, спустившись по лестнице, присоединились Робин Сент-Джеймс и Консуэло Дельгадо. Они остановились за спиной у Синтии, заглядывая через ее узкие костлявые подростковые плечи. Рози ожидала, что кто-то из женщин заговорит первой — скорее всего, воцарившуюся тишину нарушит Синтия, — но все продолжали молчать, и когда пауза затянулась, она почувствовала слабый нервный озноб.

— Ну? — проговорила она. — Что вы думаете? Кто-нибудь, скажите хоть слово.

— Странная картина, — заметила Анна.

— Верно, — подтвердила Синтия. — Чудная какая-то. По-моему, я что-то подобное видела, не помню только где.

Анна смотрела на Рози.

— Почему вы купили ее, Рози?

Рози пожала плечами, ощущая непонятный страх.

— Не знаю, смогу ли объяснить толком. Мне показалось, что она… взывала ко мне.

Неожиданная улыбка Анны удивила ее и у нее отлегло от сердца.

— Все правильно, — кивнула Анна. — В этом и состоит суть искусства, как мне кажется, и не только живописи — то же самое происходит с книгами, скульптурой, даже с замками из песка. Иногда произведения искусства просто взывают к вам, вот и все. Словно голоса тех людей, кто их создал, звучат у вас в голове. Но эта картина… она кажется вам красивой, Рози?

Рози посмотрела на картину, пытаясь увидеть ее такой, какой она показалась ей в ломбарде «Либерти-Сити», когда безмолвный язык холста заговорил с ней с такой силой, что она замерла на полпути как вкопанная, и все остальные мысли вылетели у нее из головы. Она посмотрела на светловолосую женщину в тоге маренового цвета (или в хитоне — так, кажется, назвал ее одежду мистер Леффертс), стоящую в высокой траве на вершине холма, снова заметила толстую косу, свисавшую вдоль спины, золотой браслет над правым локтем. Затем она позволила своему взгляду переместиться к разрушенному храму и поверженной статуе

(Бога)

у подножия холма. К предметам, на которые глядит женщина в тоге.

«Откуда ты знаешь, что она смотрит именно на них? Как ты можешь знать? Она же стоит к тебе спиной! Ты ведь не видишь ее лица!»

Да, все верно… но ведь ей больше не на что глядеть, разве не так?

— Нет, — медленно проговорила Рози. — Я купила ее не потому, что она показалась мне красивой. Я купила ее потому, что она показалась мне сильной. Она остановила меня на пути; значит, она действительно обладает какой-то силой. Разве для того, чтобы считаться хорошей, картина обязательно должна быть красивой, как вы полагаете?

— Нет, — ответила Консуэло. — Вспомни Джексона Поллока. Его произведения никто не мог назвать красивыми, но энергии в них, хоть отбавляй. Или Диана Арбус, например.

— Это еще кто такая? — поинтересовалась Синтия.

— Знаменитый фотограф. И знаменитой она стала благодаря снимкам женщин с бородой и портретам карликов с сигаретами в зубах.

— Ух ты. — Синтия задумалась над услышанным, и ее лицо внезапно вспыхнуло светом пойманного воспоминания. — Точно! Я уже видела однажды эту картину на одной званой вечеринке с коктейлями. В художественной галерее. Галерея принадлежала парню по имени Эпплторп, Роберт Эпплторп, и представляете, что потом оказалось? Что он развлекается с другим парнем! Серьезно! И по-настоящему, не понарошку, как те, что на обложках журналов для педерастов. Он старался, прилагал все усилия, работал не на страх, а на совесть. Вы даже не представляете, что мужик может иметь такую ручку от швабры между…

— Мэпплторп, — сухо произнесла Анна.

— Что?

— Мэпплторп, а не Эпплторп.

— Возможно. Я не помню точно.

— Он умер.

— Да? — нахмурилась Синтия. — От чего же?

— От СПИДа. — Анна не сводила глаз с картины Рози и говорила рассеянным тоном. — Известного в некоторых кварталах как болезнь гомосексуалистов.

— Ты говоришь, что уже видела эту картину, — пророкотала Герт. — Где ты ее видела, кротка? В той же художественной галерее?

— Нет. — Пока речь шла о Мэпплторпе, на лице Синтии читалась явная заинтересованность, теперь же ее щеки порозовели, а уголки рта изогнулись в слабой защитной улыбке. — И вообще, это была не та же самая картина, знаете, но…

— Давай, рассказывай, — сказала Рози.

— Отец мой был священником методистской церкви в Бейкерсфилде, — начала Синтия. — В маленьком городке Бейкерсфилд в штате Калифорния, я оттуда родом. Мы жили в пасторате, и в маленьком зале для встреч на первом этаже висело несколько старых картин. Портреты президентов, пейзажи, натюрморты с цветами, собаки. Ну да они, впрочем, не важны. Их попросту вешали, чтобы стены не казались слишком голыми.

Рози кивнула, вспоминая картины, которые окружали ее в пыльном ломбарде «Либерти-Сити» — изображавшие гондолы в Венеции, фрукты в вазе, собак и лис. Точно, эти предметы вешают на стены, чтобы те не выглядели слишком голыми. Рты без языков.

— Но там была одна… которая называлась… — Она нахмурилась, сосредоточенно копаясь в памяти. — Если не ошибаюсь, она называлась «Де Сото смотрит на запад». На ней был изображен мужчины в шляпе, похожей на тарелку, окруженный группой индейцев. Он стоял на скале и смотрел через вытянувшийся на многие мили лес на

огромную реку. Миссисипи, наверное. Только дело в том… понимаете…

Она окинула их растерянным взглядом. Ее щеки порозовели еще сильнее, улыбка исчезла. Неуклюжая повязка над ухом казалась очень белой, бросалась в глаза, словно необычное устройство, и Рози успела удивленно подумать — далеко не в первый раз со дня своего появления в «Дочерях и сестрах», — что мужчины почему-то бывают очень жестокими. Почему так происходит? Что с ними? Им чего-то не хватает или же в них с рождения есть нечто неправильное, выходящее из строя, как некачественная плата в компьютере?

— Продолжайте, Синтия, — сказала Анна. — Мы не будем смеяться. Правда же?

Женщины согласно закивали головами. Синтия соединила руки за спиной, как школьница, которую вызвали к доске прочитать перед всем классом выученное наизусть стихотворение.

— Значит, так, — заговорила она непривычно тихим голосом. — Мне казалось, что река движется, и я не могла смотреть на картину спокойно. Картина висела в комнате, где отец проводил вечером по четвергам библейские чтения для учеников местной школы, и я заходила туда, иногда садилась напротив картины и глядела на нее. Могла смотреть не отрываясь час, а то и больше, как в телевизор. Смотрела на реку, которая двигалась, или сидела, ожидая, когда она двинется. Мне было дет восемь или девять. Ага! Я точно помню, что думала: если река движется, то рано или поздно по ней проплывет плот или лодка, или каноэ с индейцами, и тогда я узнаю наверняка. А потом я вошла однажды в комнату, а картины нет. Наверное, мать заглянула ненароком, увидела, как я сижу, словно мумия, перед картиной, и, знаете…