Даже если делать поправку на намеренно драматизированный стиль послания, написанное Левереттом было настоящим панегириком. Несколько сбивчивым панегириком, поскольку писавший явно не знал, числить ли пропавшего викария в живых или в мертвых и соответственно в каком времени писать о нем — настоящем или же в прошедшем. Блэара поразило и то, что, хотя Мэйпоул и был весьма заметной в городе фигурой, судя по письму, никто не поднял особого шума и не оплакивал его, когда он исчез.
Блэар принялся снова изучать фотографию. У остальных, кроме Мэйпоула, изображенных на ней мужчин был какой-то изнуренный вид. У молодых были изможденные, с глубоко запавшими глазами лица: у самых старших лица и руки казались перемазанными, однако это была не просто обычная грязь. По контрасту с ними волосы у Джона Эдуарда Мэйпоула были аккуратно зачесаны назад, а лицо отличалось гладкостью и спокойным выражением. Внешность викария несколько портило отсутствие подбородка, но, с другой стороны, эта особенность придавала ему более искренний вид.
Блэар отложил письмо и фотографию. Имя викария ему понравилось. Мэйпоул[10] . Хорошая английская фамилия, в ней есть что-то простое, неиспорченное и одновременно эротическое, при звуках такого имени приходят мысли о девушках-язычницах, поклоняющихся своим богам и возлагающих венки и гирлянды на древний символ плодородия. Блэар сомневался, что подобные ассоциации когда-либо посещали самого викария; скорее уж мысль посетит голову мраморной статуи, это куда более вероятно, решил после недолгих размышлений Блэар. По-видимому, то же самое следовало отнести и к «безутешной родственной душе» — мисс Шарлотте Хэнни. Блэар попытался представить себе, какой она может быть, эта мисс Хэнни. Ходячая добродетель в корсете и с пучком, на всякий случай постоянно одетая в траур? Хорошенькая и глупая пустышка, способная отправиться навещать бедных в коляске, запряженной пони? Или земная и практичная, у которой всегда наготове бинты и лекарства, некое местное подобие Флоренс Найтингейл? [11]
И без того темное небо становилось все чернее, однако не от туч, а по другой, гораздо менее приятной причине. Из окна вагона Блэару было видно нечто похожее на облако, какое обычно распространяет вокруг себя курящийся вулкан, с той только разницей, что здесь не было ни извергающегося вулкана, ни даже сколь-нибудь заметной горы; в этих краях — между Пеннинскими горами на востоке — и морским побережьем на западе расположены лишь невысокие холмы, перемежаемые неглубокими седловинами, а под всем этим, как под гигантской крышей, спрятаны в земле огромные угленосные залежи. К тому же открывшееся взору Блэара темное облако не поднималось над какой-то одной точкой; нет, оно висело черным покрывалом над всей северной частью горизонта, как будто бы вся земная поверхность там была охвачена пожаром. И только по мере приближения поезда к этому месту становилось ясно, что на самом деле линию горизонта образует бесчисленное множество дымовых труб.
Дымоходы концентрировались вокруг хлопковых фабрик, стеклодувных заводов, чугунолитейных предприятий, химических фабрик, красилен и кирпичных заводов. Но самые монументальные трубы возвышались возле угольных шахт и дворов, как будто сама земля в этих местах превратилась в одну гигантскую фабрику. Слова Блейка[12] о «темных мельницах Сатаны» наверняка были навеяны такими вот скоплениями дымовых труб.
На улице уже почти стемнело, однако темнота наступила намного раньше положенного ей часа. Даже Эрншоу вглядывался в проплывавший теперь за окном пейзаж с каким-то благоговейным страхом. Когда позади осталось уже немалое число самых разных труб, небо приобрело пепельно-серый цвет, какой бывает при затмениях. По обе стороны железнодорожной магистрали тянулись частные подъездные пути, соединяющие шахты с каналом, что был впереди по ходу поезда. А между чересполосицей стальных нитей и дымовым покровом лежал Уиган, с первого взгляда больше похожий на дымящиеся руины, нежели на город.
Угольные разработки проникли и в сам город: повсюду взгляд натыкался на разгрузочные эстакады, возле которых возвышались черные холмы вываленной из шахтных вагонеток породы. Из некоторых таких холмов просачивался наружу угольный газ, и маленькие язычки пламени перескакивали с одного места на другое подобно голубым чертенятам. Поезд сбавил ход возле одной из шахт как раз в тот момент, когда там поднялась наверх набитая шахтерами клеть. Покрытые с ног до головы угольной пылью, они были неразличимы, и только безопасные шахтерские лампы у них в руках позволяли отделить силуэт одного человека от другого. Поезд плавно миновал вышку копра с установленным на самом ее верху огромным колесом, выкрашенным, как даже в сумеречном свете успел заметить Блэар, в красный цвет. По другую сторону железной дороги через отвалы тянулась гуськом длинная цепочка людей: многие сокращали напрямую путь домой. Блэару удалось увидеть их в профиль. Все они были в брюках и тоже с головы до ног покрыты угольной пылью, однако это были женщины.
Поезд пересек канал, прогрохотав над груженными углем баржами, проехал мимо газового завода и целой цепочки ткацких фабрик, высокие окна которых были ярко освещены, а из труб валило столько дыма, как будто это были не текстильные предприятия, а разграбленная и подожженная неприятелем крепость. Паровоз начал тормозить, тоже выпуская при этом клубы пара и дыма. Основной путь разделился, многочисленные ответвления от него шли к складам и погрузочным площадкам. Показалась платформа с чугунными колоннами и подвесными фонарями, стоявшая среди путей подобно острову. Поезд медленно подполз к ней, в последний раз конвульсивно дернулся и остановился.
Смоллбоуны мгновенно вскочили и ринулись в коридор, готовые немедленно вступить в схватку с силами тьмы. Эрншоу стянул с расположенной над головой сетки дорожную сумку.
— Выходите? — спросил он Блэара.
— Нет, пожалуй, поеду до конца.
— Вот как? А мне показалось, что для такого, как вы, Уиган — самое подходящее место.
