Случись это несколькими днями раньше, я сгорел бы со стыда. Теперь же все мне было нипочем, все безразлично. Безразлично и то, что жена смотрит на меня с нескрываемым удивлением.

Начали расходиться по машинам. Я шел рядом с Моной, все еще держа ее под руку, как если бы моя поддержка была ей необходима, тогда как она по-прежнему не проявляла никаких признаков горя. Боб Сэндерс догнал ее крупными шагами; не стесняясь моего присутствия, он сказал:

— Я вынужден удалиться, тороплюсь на аэродром, до отлета остается менее двух часов… Если вам что-либо понадобится, если потребуется выполнение каких-нибудь формальностей, вот мой боннский адрес…

Он протянул ей свою визитную карточку, и она опустила ее в сумочку.

— Мужайтесь…

Почти по-военному он пожал ей руку и прошел вперед. Его машина первой отъехала от кладбища.

— Кажется, он вас недолюбливает.

Он действительно избежал прощания со мной.

— Да… Представляю, что он навоображал себе.

С нами поравнялась Изабель.

— Вы одна поедете в Нью-Йорк, Мона?

— Почему бы и нет?

— Не будет ли вам чересчур тяжело очутиться одной в пустой квартире?

— Там Жанет, моя горничная…

Изабель взглянула на меня. Этим взглядом она как бы поощрила меня, я свободно мог предложить Моне проводить ее и вернуться вечерним поездом.

Но я даже не предложил ей позавтракать с нами. Зато когда она подошла к своему «Линкольну», я поцеловал ее в обе щеки и сильно сжал ей руки.

— До свидания, Мона…

— До свидания, Доналд… Спасибо… Я думаю, мне понадобится ваша помощь для всяких там формальностей, сопряженных с вводом в наследство, я ведь ничего в этом не смыслю…

— Вам стоит только позвонить мне в контору…

— До свидания, Изабель… Спасибо и вам тоже… Без вас что бы я делала?

Они расцеловались. Один из братьев Миллеров подошел ко мне тотчас же после отъезда Моны.

— Вы ее адвокат?

— Думаю, что так.

— Надо уладить много сложных вопросов… Дайте мне, пожалуйста, номер вашего телефона.

Я протянул ему свою визитную карточку.

И вот мы вдвоем в нашем «Крайслере», Изабель и я.

— Хочешь позавтракаем по дороге?

— Нет. Я не голодна.

— Я тоже.

За рулем был я, а жена, как всегда, сидела рядом, и краешком глаза мне был виден ее профиль.

Больше четверти часа прошло в молчании, потом Изабель спросила:

— Что ты думаешь о том, как все это произошло?

— Похороны?

— Да… Не могу точно определить, что меня коробило… Можно сказать — не хватало общей скорби. Я не почувствовала, чтобы хоть кто-то был взволнован. Никто не огорчен, даже Мона… Правда, она-то еще не отдает себе отчета…

Я закурил и ничего не ответил, но тут же почувствовал желание прервать молчание.

— Самое тяжелое для нее впереди — возвращение домой…

— Мне казалось, что было бы благоразумнее, если бы ты проводил ее.

— Обойдется и без меня.

— Ты будешь заниматься вводом в наследство?

— Она просила меня об этом. Миллеры тоже хотят обратиться ко мне…

— Ты думаешь, у нее будут средства на жизнь?

— Уверен, что весьма солидные…

Сильный ли я? Или слабый? Хитрец? Или наивный простак? Жестокий?

Подлый? Всех это интересует. Даже Изабель, которая перестала меня понимать и никак не могла взять в толк, почему после истории с окурками я не проявил ни страха, ни смущения.

Приехав домой, мы довольствовались сандвичами и съели их прямо на кухне. Было три часа. Я спросил:

— Ты куда-нибудь поедешь?

— Да, за покупками.

Мне было очень странно ощущать себя в доме наедине с Изабель. За такой короткий срок я совершенно отвык от этого и уже не представлял себе, чем мы заполним время.

Поехал в контору, где Хиггинс поджидал меня.

— Надеюсь, вы заполучили дело о введении в наследство после Сэндерса?

— Конечно, я помогу Моне Сэндерс, но частным образом и без гонорара.

Хиггинс поморщился:

— Досадно… Это составило бы лакомый кусочек.

— Не знаю, во что все выльется. Но с другой стороны, возможно, браться Миллеры тоже обратятся ко мне для ликвидации их общих с Сэндерсом дел, тогда, конечно, другое дело.

— Все прошло нормально?

— Так, как и обычно.

Я был не в состоянии рассказать, как все произошло на кладбище, потому что был там крайне рассеян и поглощен своими мыслями о Моне.

Очутившись в своем кабинете, я едва удержался, так мне захотелось позвонить Моне и спросить, как она доехала, с тем чтобы услышать ее голос.

И все же, еще раз подтверждаю это, я не был в нее влюблен. Я сознаю, что меня трудно понять, но постараюсь хорошенько объясниться.

Я проработал часа два, как раз тоже над вводом в наследство.

Скончавшийся принял такие предосторожности во избежание налогов, что было почти невозможно точно установить наличный капитал и правильно поделить его между наследниками. Я изучал материалы этого дела уже несколько недель.

Диктуя письма Элен, я задавал себе вопрос: почему до ее замужества мне не пришло в голову поухаживать за ней? Конечно, я и прежде поглядывал на хорошеньких женщин, включая и жен некоторых моих друзей, случалось, испытывал к ним влечение. Но все это оставалось, так сказать, в теории.

Это было запрещено. Кем? Чем? Я не ставил себе таких вопросов.

Я был женат. Существовала Изабель, с ее голубыми, ясными глазами и спокойными, непринужденными манерами.

Изабель и наши дочери. Я очень любил наших девочек: Милдред и Цецилию, и когда старшая из них, Милдред, нас покинула, поступив в пансион, мне сильно ее не хватало по вечерам, так как я привык целовать дочку на ночь в кроватке.

Теперь, за исключением двух уик-эндов в месяц, мне незачем подниматься на второй этаж. Милдред уже пятнадцать лет.

Если она рано выйдет замуж, через три-четыре года, максимум через пять, ее комната будет первой освободившейся в нашем доме.

Потом придет черед и Цецилии, ведь время бежит вперед все быстрее.

Например, пять последних лет проскочили быстрее, чем проходил один год, когда я был в возрасте от десяти до двадцати лет.

Может быть, оттого, что тогда годы были менее наполнены?

Я диктовал. Раздумывал. Смотрел на Элен, спрашивал себя, беременна ли она уже, и если это так, то кого мы найдем ей взамен. Рэй жил со своей секретаршей. Он спал со всеми женщинами, какие только подворачивались под руку.