– Я так испугалась!

Элисон взяла лицо Питера в свои ладони и посмотрела на него широко раскрытыми карими глазами – очевидно, пыталась обнаружить в его глазах следы страдания. Она казалась оживленной, даже чем-то взволнованной. Несомненно, это была самая очаровательная женщина, которую он когда-либо знал, к тому же обладавшая тем редким качеством, которое принято называть внутренней красотой.

– Пугаться нечего, – успокоил он ее, зная, что сейчас скажет заведомую неправду, а она непременно об этом догадается. – Все почти кончено. Мне нужно лишь задать тебе несколько вопросов.

– Несколько вопросов? – Она медленно отняла ладони от его лица.

– О твоей матери.

У Элисон задрожали ресницы, и Питер понял, что она начинает сердиться. Так было всегда, когда упоминали о ее матери.

– Я уже рассказала тебе все, что знала. Мать заболела, когда я была совсем маленькой.

– Но вы же жили вместе, и ты наблюдала за ней во время ее болезни.

Элисон откинулась на спинку кровати и сразу как-то напряглась – видимо, боялась предстоящего разговора.

– Это не совсем так. За ней всегда кто-то присматривал, а я держалась в стороне. С десяти лет я жила в интернате. Когда отца переводили по службе, он прежде всего заботился об интернате. В течение первых двух лет нашего пребывания в Германии я училась в Швейцарии. Когда отца перевели в Лондон, меня отдали в школу в Гейтсхеде. Это на севере страны, неподалеку от Шотландии. Так что жить с матерью мне доводилось нечасто.

– Расскажи мне о ней. Не о том времени, когда она заболела, а о годах до болезни.

– Разве я помню? Ведь я была ребенком.

– Расскажи о том, что знаешь. О семье, в которой мать выросла, о том, как она познакомилась с твоим отцом.

– Тебе это нужно? – Элисон протянула руку за пачкой сигарет, лежавшей на ночном столике. Ченселор пристально посмотрел на нее:

– Вчера я принял твои условия, а ты сказала, что примешь мои. Помнишь?

Она взглянула на него и согласно кивнула:

– Помню. Хорошо, я расскажу о матери все, что мне известно. Она родилась в Тулсе, штат Оклахома. Ее отец был епископом ортодоксальной баптистской церкви, очень богатой. Между прочим, и дедушка и бабушка были миссионерами, так что в молодые годы мать поездила по свету, как и я. И все по отдаленным местам – Индия, Бирма, Цейлон, залив Бохай.

– Где она училась?

– В основном в миссионерских школах. Так предписывала система воспитания, выбранная для нее родителями. Ведь по учению Христа все дети равны перед господом. Конечно, это своего рода лицемерие. Можно ходить с местными детьми в одну школу (так даже легче для учителей), но боже упаси есть вместе с ними или играть.

– Мне не все понятно, – сказал Питер. Он оперся локтем о кровать, на которой лежала Элисон, укрытая одеялом, и положил голову на руку.

– А что непонятно?

– Я вспомнил кухню в Роквилле, оборудованную в стиле тридцатых годов, и старинную кофеварку. Ты сказала тогда, будто отец хотел, чтобы все вокруг напоминало твоей матери о детстве.

– Я имела в виду счастливые моменты в ее жизни. Ребенком мать была счастлива, когда возвращалась в Тулсу, но это случалось нечасто. Мать ненавидела Дальний Восток и не любила путешествовать.

– Странно, что она вышла замуж за военного.

– Возможно, это ирония судьбы. Ее отец был епископом, муж стал генералом. Это были сильные, решительные люди с твердыми убеждениями. – Элисон отвела взгляд, и Питер не пытался больше заглянуть ей в глаза.

– А когда она познакомилась с твоим отцом?

– Дай вспомнить. Отец часто рассказывал мне об этом, но каждый раз по-иному, и казалось, будто он умышленно что-то преувеличивал, вносил новые элементы романтики.

– А может быть, о чем-то умалчивал?

Элисон сосредоточенно смотрела на стену, однако, услышав вопрос Питера, быстро перевела взгляд на него:

– Было и это. Встретились мои родители во время Второй мировой войны в Вашингтоне. Отца отозвали сюда после завершения кампании в Северной Африке. И прежде чем отправиться на Тихий океан, он должен был пройти инструктаж и подготовку в Вашингтоне и в Форт-Беннинге. Отец познакомился с матерью на одном из приемов в Пентагоне.

– Как же попала дочь епископа на такой прием во время войны?

– Она работала военным переводчиком. Ничего особенного не переводила, только брошюры и наставления. «Я – американский летчик, выбросился с парашютом на территорию вашей прекрасной страны. Я – ваш союзник» – вот такого рода материал.

Она знала несколько восточных языков, в том числе китайский. Понимала даже мандаринское наречие…

Ченселор привстал:

– Китайский?

– Да.

– Она была в Китае?

– Я же говорила, что она жила в провинциях, расположенных на берегу залива Бохай. Там она провела, кажется, четыре года. Дед разъезжал между Тяньцзинем и Циндао.

Питер отвел взгляд в сторону, стараясь скрыть внезапно появившееся дурное предчувствие: от слов Элисон вдруг повеяло какой-то непонятной угрозой. Усилием воли он подавил свое тревожное настроение и повернулся к ней:

– Ты знала дедушку и бабушку?

– Нет. Я смутно помню бабушку по отцу, но его отца…

– А родители матери?

– Нет. – Элисон погасила сигарету в стеклянной пепельнице. – Они продолжали свою миссионерскую деятельность до самой смерти.

– Где?

Элисон, все еще держа погашенную сигарету, ответила спокойно, не глядя на Питера:

– В Китае.

Какое-то время они молчали. Элисон сидела, опершись о спинку кровати, а Ченселор, оставаясь неподвижным, смотрел ей прямо в глаза.

– Мне кажется, мы оба знаем, о чем пойдет речь дальше. Ты хочешь продолжать разговор?

– О чем?

– О том, что произошло в Токио двадцать два года назад… О несчастном случае с твоей матерью…

– Я ничего не помню.

– А я думаю, помнишь.

– Я была совсем маленькой.

– Не такой уж маленькой. Ты говорила, что тебе было пять или шесть лет, но это неправда. Тебе было девять лет. В отношении возраста газетчики обычно точны. Это же легко установить. И в статье о твоем отце они правильно указали твой возраст.

– Прошу тебя…

– Элисон, я люблю тебя и хочу помочь тебе и себе. Сначала пытались заставить замолчать только меня. Теперь дело дошло и до тебя, потому что тебе известна частица правды. Это события, происшедшие под Часоном.

– О чем ты говоришь?

– О досье Гувера. Они украдены.

– Не может быть! Об этом написано в твоей книге, но это же вымысел.

– Это всегда было правдой. Досье украли еще до смерти Гувера, а теперь их используют. Те, кто ими владеет, как-то связаны с событиями в Часоне. Это все, что нам известно. Твоя мать также имеет к ним непосредственное отношение, а отец твой скрывал это всю жизнь. Нам нужно установить, в чем, собственно, дело.

Только тогда мы узнаем, у кого находятся досье, и найдем этого человека.

– Но это какая-то чушь. Мать была больным человеком, ее здоровье все время ухудшалось. Она не могла играть сколько-нибудь важную роль…

– Для кого-то она такую роль играла и все еще играет. Умоляю тебя, перестань изворачиваться. Ты не хотела лгать мне, поэтому просто умалчивала о тех событиях. Но провинции на берегу залива Бохай – это Китай, родители твоей матери умерли в Китае. И в Часоне мы воевали с китайцами.

– И это значит?

– Не знаю. По-видимому, я все еще далек от истины, однако не думать об этом не могу. Пятидесятые годы… Токио, Корея… Китайские националисты были изгнаны с материка, но они свободно разъезжали повсюду. Если это так, в их среду могли проникнуть и коммунистические агенты. Может быть, они нашли подход к твоей матери? Предприняли попытки как-то скомпрометировать жену одного из старших военачальников в Корее и завербовать ее – ведь родители твоей матери находились в Китае. Но потом что-то произошло. Так что же случилось двадцать два года назад?

– Это началось за несколько месяцев до событий под Часоном, когда мы приехали в Токио, – заговорила Элисон, с трудом выдавливая из себя слова. – Временами у матери начало «ускользать» сознание…