Карл Великий изменил денежную систему в своей империи. Фунт стал тяжелее почти на треть. В нем было двадцать шиллингов, каждый из которых был равен двенадцати денье – главной нынешней монете. Фунт и шиллинг могли быть счетными или весовыми. В первом случае имелось в виду количество монет, а во втором – вес, Второй использовался чаще, потому что монеты сейчас чеканили все, кому было из чего, и вес их мог отличаться на четверть.
Купцу Давиду было под сорок. На голове черная шерстяная шапка типа удлиненной кипы. Поверх хитона из белой льняной ткани черная шерстяная туника, напоминающая лапсердак. Это притом, что черную, коричневую и серую одежду сейчас носят бедняки, а богачи стараются выделиться ярким цветом, в первую очередь разными оттенками красного и желтого. Черные с сединой пейсы, как мне показалось, были завиты. Лупоглазый настолько, что кажется, будто тужится из последних сил. Длинный мясистый нос постоянно подрагивал, словно купец принюхивался то ли к своему товару, то ли к покупателю, то ли к сделке. У него была своя лавка на рыночной площади прямо рядом с каменной церковью, довольно обшарпанной, словно ее кто-то изрядно поколотил тараном, но так и не проломил стены. Продавал иудей товары со своей родины, в первую очередь специи. Именно за перцем я и пришел к нему. Несколько дней назад я сделал контрольную закупку, убедился, что товар достойный, и решил приобрести еще.
- Как идет торговля? – поздоровавшись, поинтересовался я на финикийском языке.
Давид понял меня, причем без особого труда. Нынешний иудейский не сильно отличается от финикийского. С некоторым упрощением можно сказать, что первый окающий, как русский у вологодцев, и дополнен греческими и римскими словами, а второй акающий, как у москвичей.
Ответ купца был долог и эмоционален, но легко сводился к короткой фразе «Без слёз не расскажешь!». Если иудей не ноет о своих делах, значит, они совсем плохи. К тому же, Давиду просто хотелось поговорить с почти таким же образованным, как он сам, человеком, выросшем в благословенном городе Константинополе, который сейчас типа Нью-Йорка начала двадцать первого века, Парижа двадцатого и Лондона девятнадцатого. Каждую нашу встречу купец заканчивает обещанием завязать с этим грязным и совершенно неприбыльным делом – торговлей – и уехать в столицу мира, чтобы провести там остаток жизни, читая умные книги и общаясь с не менее умными людьми. Я подпеваю ему, обещая сделать то же самое, когда награблю на приличное существование в таком дорогом городе, за что мне делают скидку процентов в пять от пятисот, накрученных на розничную константинопольскую цену перца.
- Император договорился с викингами? – в свою очередь интересуется иудей.
- Конечно. С сильным лучше договариваться, чем воевать, - отвечаю я. – Теперь Рёрик – вассал Лотаря, а я вассал конунга.
У франков уже сложились феодальные отношения. Три года назад они были юридически закреплены в Западном королевстве, которым правит Карл Лысый, издавший капитулярий (королевский указ), согласно которому каждый свободный должен был выбрать себе сеньора. Король – сюзерен, а все остальные – его вассалы или вассалы его вассалов. Больше нет свободных крестьян, нет земли без сеньора. Рерик Священник знал этот закон, поэтому первым делом раздал оставшимся с ним конунгам и ярлам по феоду. Так ему было легче содержать свою дружину. Хотя я не входил в, так сказать, старший офицерский состав, но за заслуги при взятии Утрехта получил деревеньку в двадцать три двора, среднюю по местным меркам. Была она километрах в десяти от города на довольно таки плодородных почвах, на которых при нынешнем теплом климате выращивали не только зерновые и овощи, но и белый виноград, похожий на рислинг.
Я купил перец, мы позлословили немного на финикийском языке, не стесняясь в выражениях о дурных привычках дикарей, викингов и франков, после чего я собирался уже пойти в тот конец рынка, где другой иудей по имени Моисей продавал заморские, то есть константинопольские, ткани, чтобы договориться о доставке мне в следующем году китайского шелка, который лучше производимого сейчас римлянами, когда увидел эту девушку – улыбчивую голубоглазую брюнетку в красной шерстяной тунике поверх белой льняной рубахи с вышивкой по краю овального выреза, рукавов длиной до локтя и подола. Мне притягивают люди, которые умеют радоваться жизни, тем более, если это красивые девушки. И я клюнул на приманку.
Мужчины уверены, что это они охотятся на женщин, а на самом деле все наоборот. Заполучить им удается только тех, кто хочет стать добычей. Мужчина может выжить один в агрессивной среде, изменить ее под себя, а женщина нет. Ей и ее потомству нужна защита. Поэтому тысячелетиями женщины отрабатывают, постоянно совершенствуя, подстраивая под меняющиеся обстоятельства, методику заманивая охотников: как в нужное время оказаться в нужном месте в нужном виде. При этом будут очень искренне изображать жертву, сопротивляться и убегать, чтобы не заподозрил подвоха и добыча не показалась легкой, а потому малоценной, но отбиваться и бежать будут так, чтобы обязательно догнал.
Девушка шла с матерью одетой скромно, в красновато-коричневую тунику, а голова покрыта черным платком по случаю траура. Дочери на выданье траур долго носить нельзя. То ли смерть близкого родственника, скорее всего, мужа, отучила мать улыбаться, то ли никогда и не умела. Само собой прогуливались они там, где продаются дорогие товары и тусуются богатые победители-викинги, а не местные трусливые нищеброды. Победа и богатство – это маркеры силы и удачи, которые необходимы, чтобы выжить в любой эпохе и особенно – в жестокой нынешней. При этом женщины, даже в просвещенном двадцать первом веке, предпочитают победителей богачам, если разрыв небольшой. По их мнению, бетонщик-хулиган лучше более умного и состоятельного программиста-«ботаника», которому он настучал по голове. Это не помешает женщинам посмеяться над фото-жабой на победителя, которую в отместку разместит побежденный в интернете.
Когда они подошли к лавке Давида, я обратился к матери:
- Ты когда-нибудь ела сливовый пирог с корицей?
На самом деле иудей продавал не корицу, а родственное ей, менее ядреное и полезное растение кассию. Не корысти ради, а токмо по неразумению. Кстати, и в двадцать первом веке большая часть людей, живущих не на Цейлоне, покупали в супермаркетах кассию индонезийскую по цене цейлонской корицы. Поскольку я бывал на острове лучших в мире чая и корицы, мне там объяснили, как отличить настоящую от ее родственников. У корицы используют только тонкий внутренний слой коры толщиной около миллиметра, поэтому она более ломкая, рассыпчатая и светло-коричневая, а у кассии берут всю кору, поэтому толще в два-три раза и, как следствие, плотнее, тверже и красновато-темно-коричневая. После того, как я в прошлый визит рассказал Давиду, как его надувают арабские купцы, у которых он покупал корицу, иудей проклял всех арабов и их предков и потомков до двенадцатого колена, не подозревая, что предки у них общие.
Мамаша растерялась, не сразу нашла, что ответить. Сейчас не принято ни у франков, ни у скандинавов, чтобы мужчина обращался к незнакомой женщине.
- А что, очень вкусный? – нашлась дочь.
- Очень, - ответил я.
Впервые я попробовал сливовый пирог в двадцать первом веке в Пиндостане, приготовленный дамой, которая ждала от меня больше, чем я хотел предложить. Угощая, она рассказала анекдот, связанный с этим пирогом. По многочисленным просьбам читателей рецепт в течение двенадцати лет публиковали в газете «Нью-Йорк Таймс», а потом случилось невероятное – главный редактор психанул и написал, что рецепт публикуется в последний раз, так что пусть (на счет того, как он обозвал тупых домохозяек, существует несколько версий, и одна лучше другой) вырежут его, заламинируют и повесят на дверцу духовки извне.
- Я дам вам корицу, сахар и сливы, вы приготовите пирог, а я приду в гости, и вместе съедим его, - предложил я.
Сказать, что это противоречило всем нормам нынешней морали – ничего не сказать. Так от викинга, которых франки считали варварами, чего еще ждать?! Наверное, побоявшись разозлить меня, вдова, перепуганная такой честью, сразу согласилась. Я заплатил Давиду за щепотку кассии и кусочек светло-коричневого сахара, который сейчас производят на Сицилии и Пиренейском полуострове из завезенного туда сахарного тростника, после чего купил лукошко мелких темно-синих кисловатых слив, которые сейчас продавались на каждом углу, проводил мать и дочь до их дома, деревянного и с довольно большим двором, по пути рассказав, как приготовить тесто, и поразив, как догадываюсь, этими знаниями даже больше, чем бесцеремонностью. Представляете жуткого викинга, тупого варвара и кровавого убийцу, объясняющего женщинам, как приготовить тесто для пирога?! Вот и они раньше не представляли. Заодно выяснил, что покойный муж был барышником и коневодом. Большой двор и конюшня на дюжину стойл нужны были ему для содержания племенных кобыл и выездки подросших жеребят. Он вместе с двумя старшими сыновьями погиб во время предыдущего налета викингов, возвращаясь в город с выпаса.
