Соч.: Сочинения святителя Димитрия, митрополита Ростовского. Киев, 1895–1905. Ч. 1–5; Жития святых на русском языке, изложенные по руководству Четий-Миней св. Димитрия Ростовского с дополнениями из Пролога. М., 1902–1911. Т. 1–12.
Лит.: Нечаев В. Св. Димитрий, митрополит Ростовский. М., 1849; Шляпкин И. А. Св. Димитрий Ростовский и его время. Спб., 1891; Попов М. С. Святитель Димитрий Ростовский и его труды, 1709–1909. Спб., 1910; Флоровский Г. Пути русского богословия. Париж, 1937; Вильнюс, 1991; Шпет Г. Г. Очерк развития русской философии // Соч. М., 1989. С. 27.
В. В. Аржанухин
"ДНЕВНИК ПИСАТЕЛЯ" — особое периодическое издание Достоевского, всецело являвшееся его единоличным органом и выходившее месячными выпусками с перерывами в 1873, 1876–1877,1880-1881 гг. (Поли. собр. соч.: В 30 т. Т. 21–27). Оно выражало потребность писателя в прямой беседе с читателем для обсуждения злободневных вопросов, касающихся всех областей российской и европейской действительности. В "Д. п." Достоевский ведет принципиальный разговор, перемежающийся с собственными воспоминаниями и историческими экскурсами, о внешнеполитических и военных событиях (Вост. вопрос, освободительная борьба юж. славян, рус. добровольческое движение, политическая жизнь Франции, Италии, Испании, усиление милитаризма бисмарковской Германии), о земельной собственности и аграрных отношениях, о развитии промышленности и торговли, о научных открытиях и всемирных выставках. Внимание автора привлекают железнодорожные катастрофы, судебные процессы, увлечение интеллигенции спиритизмом, распространение самоубийств среди молодежи. Его беспокоит распад семейных связей, разрыв между различными сословиями, торжество "золотого мешка", обезлесение страны, эпидемия пьянства, искажение рус, языка и мн. др. проблемы. Перед писателем открывается широчайшая панорама пореформенной России: именитые сановники и неукорененные мещане, разорившиеся помещики и преуспевающие юристы, тугодумные консерваторы и ушлые либералы, бывшие петрашевцы и заявившие о себе анархисты, смиренные крестьяне и самодовольные буржуа. Читатель знакомится и с необычными суждениями автора о рус. литературе, творчестве Пушкина, Некрасова, Толстого. Однако "Д. п." — не многокрасочная фотография и не калейдоскоп сменяющих друг друга пестрых фактов и непересекающихся тем. В нем есть свои стройные мировоззренческие положения и идеи, имеющие глубокий философский смысл. И о чем бы ни заводил речь автор "Д. п." — будь то роль религии в мировой истории или проводимые экономические реформы, "ротшильдовская идея" или сражение болгар и сербов с турками, об-во покровительства животным или литературные типы, замученный солдат или добрая няня, кукольное поведение дипломатов или игривые манеры адвокатов, кровавая реальность террористических актов или утопические мечтания о "золотом веке", — его мысль всегда обогащает и обобщает текущие факты глубинными ассоциациями и аналогиями из отечественной и мировой культуры, раскрывает сокрытый в них высокий или низкий образ человека. Причем при освещении столь разнородных тем одновременно на предельно конкретном и общечеловеческом уровнях Достоевский органично соединял различные стили и жанры, последовательную логику и художественные образы, что позволяло передать всю сложность и неодномерность рассматриваемой проблематики. В самой же этой проблематике он стремился определить "концы" и "начала", ее вневременную этическую и психологическую сущность, глубинный духовный смысл, а также отыскать и указать "нашу национальную и народную точку зрения". Характеризуя собственные подходы, писатель говорил о необходимости давать "отчет о событии не столько как о новости, сколько о том, что из него (события) останется нам более постоянного, более связанного с общей, с цельной идеей". По его убеждению, нельзя "уединять случай" и лишать его "права быть рассмотренным в связи с общим целым", в свете | всего исторического опыта, запечатлевшего осн. свойства человеческой природы и не перестающего оказывать свое воздействие через активизацию тех или иных традиций на качественное своеобразие настоящего и будущего России и Европы. Философскую методологию в "Д. п.", как и в художественных произв. Достоевского, можно обозначить как пневматологию (т. е. духоведение), в к-рой истинное значение психологических, политических, идеологических, экономических, эстетических и иных проблем раскрывается в сопоставлении с двумя фундаментальными типами самосознания человека, с его неотчетливыми или безотчетными представлениями о своей природе, ее подлинной сущности, об истоках, целях и смысле бытия. Если человек не выделяет себя из материального мира и считается продуктом стихийной игры слепых сил природы, тогда естественно и логично ощущать или осознавать свою жизнь в категориях самосохранения и борьбы за существование, тайной вражды и скрытого взаимо вытеснения, конкуренции и соперничества, в тех категориях, в к-рых собственно человеческие свойства личности, резко выделяющие ее из природной среды (милосердие, сострадание, праведность, честь, совесть и т. п.), утрачивают свою подлинную сущность и самостоятельную значимость, угасают за невостребованностью и ненадобностью. И напротив, если человек воспринимая себя как образ и подобие Божие, тогда все специфически человеческие свойства, слитые с действенной памятью о Первообразе и его заповедях, становятся не внешней условностью, а внутренней силой, к-рая способна превозмочь иго натуральных страстей, гедонистических склонностей, властных притязаний, господствующей конъюнктуры, своекорыстных расчетов, вносящих катастрофические начала энтропии, дисгармонии и разлада во взаимоотношения людей. По Достоевскому, от смутно ощущаемого или ясно осознаваемого ответа на главный вопрос о собственной сущности человека, с разной степенью отчетливости и вменяемости дающего о себе знать, зависит вольное или невольное предпочтение тех или иных ценностей, направление воли и желаний, особая психологическая доминанта, к-рая в конечном итоге предустанавливает и стимулирует идейный выбор или конкретный образ жизни, обусловливает цели, содержание, характер политической, социальной, экономической, культурной деятельности, предопределяет судьбу отдельной личности, целого народа, всего человечества. Эта основополагающая альтернатива жизни "с Богом" и "без Бога" неразрывно соединяет в философском подходе "Д. п." элементы философской антропологии, историософии, эсхатологии и обыденной жизни, как бы сцепляет проблемы религии и высокой метафизики в раздумьях о "тайне человека" с ходом эмпирической истории, с конкретными идеями и реальным поведением людей. Сквозь многосторонний состав и разнообразную тематику его публицистики проступает ее скрепляющий, смыслообразующий и иерархизирующий каркас: в системном историко-антропологическом мышлении автора мир относительного (общественного или идеологического, культурного или бытового) подчинен миру абсолютного (религиозного), а христианская метафизика определяет духовно-нравственную антропологию, качество к-рой, в свою очередь, обусловливает и плодотворность социально-политического уровня, место того или иного вида деятельности в мировом общечеловеческом процессе. Убежденность писателя в том, что государственная или личная жизнь не может быть надлежащим образом устроена без опоры на христианский фундамент, позволяла ему оценивать духовно-нравственное состояние людей как важнейшую характеристику времени, как неоценимый (хотя и "невидимый") фактор высшего реализма и подлинного прагматизма. Подобные зависимости имели для него непреложный характер, сравнимый с физическими законами, и служили ему указанием для предусмотрена общего хода возможных событий и для вполне конкретных предсказаний. Автор "Д. п." пришел к выводу, что нравственные начала шлются основой всему, в т. ч. и благополучию государства, хотя оно на первый взгляд кажется целиком зависимым от военной силы, выигранных битв или хитроумной политики. Для достойной и долговечной жизни народам и государствам необходимо свято хранить высокие цели "задачи, ибо "как только после времен и веков (потому то тут тоже свой закон, нам неведомый) начинал раскачиваться и ослабевать в данной национальности ее идеал духовный, так тотчас же начинала падать и национальность, а вместе падал и весь ее гражданский устав, и все те же гражданские идеалы, которые успевали в ней сложиться" (Там же. Т. 26. С. 166). Следовательно, политика чести и великодушия, к-рая подчиняется "нравственному стремлению" и к-рую не следует разменивать в торопливые барыши, есть "не только высшая, но, может быть, и самая выгодная политика для великой нации именно потому, что она великая" (Там же. Т. 23. С. 66). Поэтому принципы "святости текущей выгоды" и "плевала честь и совесть, лишь бы сорвать шерсти клок" могут служить сиюминутным прагматическим интересам и
