Раскаяние преступника было одной из задач политического сыска. Человеку никогда не позволяли уйти из застенка с высоко поднятой головой. Его не только пытали, но и всячески унижали, ломали. «Бесстрашие», «упрямство» каралось сурово. Человек был обязан не просто признать свою вину, но и каяться, униженно просить о помиловании. При этом мало кого интересовала его искренность, важно было формальное покаяние.

Правильным, с точки зрения следствия, было поведение В. В. Долгорукого, который после вынесения ему приговора по делу царевича Алексея написал государю покаянное письмо. Это облегчило его участь. Разумно поступил в 1743 году Иван Лопухин, который признал, «что ему в его вине нет оправдания, и он всеподданнейше просит милосердия, хотя для бедных малолетних своих детей». Словом, «повинную голову и меч не сечет» – Лопухин, благодаря раскаянию, головы не потерял. Впрочем, известно, что прошение князя Матвея Гагарина, повинившегося в 1721 году перед Петром I в своих преступлениях, ему не помогло – царь указал повесить сибирского губернатора. Не был помилован раскаявшийся и выдавший всех своих сообщников царевич Алексей.

Нераскаявшийся преступник вызывал серьезное беспокойство властей, вынуждал их суетиться, добиваться его «прозрения». Во время суда над Василием Мировичем заметили, что при ответах на вопросы он проявляет упрямство, «некоторую окаменелость». Часть судей принялись «увещевать его наедине и приводить в раскаяние», но безрезультатно: Мирович не раскаялся, а только выразил сожаление о печальной судьбе тех 70 солдат, которых он увлек в бунт. После этого суд постановил сковать преступника в наказание за упрямство цепями и так держать под строгим караулом. Но даже кандалы не смутили Мировича – он так и не раскаялся в содеянном. Полковник гвардии Евграф Грузинов в 1800 году настроил против себя следственную комиссию своим упорством и «не показал ни малейшего о преступлениях своих раскаяния и решительно и дерзко отказался от всякого ответа», за что подвергся зверской казни кнутованием насмерть.

Помилование преступника при утверждении приговоров государем входило в «правила игры» вокруг эшафота, его часто предусматривали заранее. «Сентенция о казни смертию четвертованием Бирона» была принята судом 8 апреля 1741 года, а указ о «посылке» Бирона с семьей в Сибирь был подписан за три месяца до этого – 30 декабря 1740 года. Более того, поручик барон Шкот, посланный в Пелым для строительства тюрьмы для Бирона, рапортовал 6 марта 1741 года, что заканчивает стройку и уже ставит палисад.

«Миловать подданных» было принято по случаю различных церковных, светских празднеств, рождений и похорон в царской семье, при вступлении на престол нового властителя. Милости были разные. Одним дарили жизнь, другим колесование живьем заменяли на колесование уже после отсечения головы, третьих вместо посажения на кол четвертовали. Приговоренный к мучительной смерти всегда мог надеяться, что государь определит ему смертную казнь без мучений или «помилует» ссылкой на каторгу. Приговор к «нещадному» битью кнутом заменяли на просто «битье кнутом», а для тех, кого приговаривали к простому кнутованию, кнут уступал место более «щадящему» инструменту порки – батогам или плети. Известен и уникальный случай «помилования». За ложный извет на своего господина крепостной Козьма Жуков был в 1705 году приговорен в Преображенском приказе к смертной казни. Петр I одобрил приговор, но при этом распорядился: «Того Кузьму смертью казнить не велел, а велел для анатомии послать к доктору» Николаю Бидлоо на его двор, где Жуков после опытов известного хирурга через шесть дней умер.

В этом контексте и следует рассматривать фактическую отмену казни при Елизавете Петровне. Согласно легенде, совершая переворот 25 ноября 1741 года, цесаревна дала клятву, что, став императрицей, никогда не подпишет ни одного смертного приговора. Действительно, в царствование дочери Петра ни один человек не был лишен жизни на эшафоте, а приговоренных к смерти ссылали на каторгу. Конечно, и раньше смертная казнь порой заменялась «нещадным» битьем кнутом, вырыванием ноздрей и ссылкой на каторгу. В петровское время при этом исходили из соображений рациональных: на стройках и рудниках не хватало рабочих рук и поэтому не казнили даже рецидивистов. При Елизавете сделали следующий шаг.

Особо знаменитым считается указ от 7 мая 1744 года, который приостанавливал приведение в исполнение приговоров к смертной казни без санкции Сената. Указов же, одобряющих вынесенные приговоры, местные суды из Сената так и не дождались. Эта фактическая отмена смертной казни была утверждена указом 1754 года, по которому «натуральная смертная казнь», то есть лишение преступника жизни, заменялась в обязательном порядке иным наказанием: «Подлежащим к натуральной смертной казни, чиня жестокое наказание кнутом и вырезав ноздри, ставить на лбу «В», а на щоках: на одной «О», а на другой «Р» и, заковав в кандалы, ссылать на каторгу». Так в России на смену смертной казни пришло «нещадное наказание» кнутом. Конечно, для человека, приговоренного к смерти, кнут был предпочтительнее намыленной петли, топора или кола, но часто кнутование было лишь иной формой смертной казни.

Проблема смертной казни волновала и Екатерину II. На нее сильное впечатление произвела популярная в Европе книга Цезаря Беккариа «О преступлении и наказании», в которой была выражена свежая для тогдашних времен мысль о необходимости отменить смертную казнь и другие публичные наказания, так как они не устрашают людей, а лишь ожесточают нравы. Екатерина была в принципе согласна с Беккариа, даже преклонялась перед его взглядами. Впрочем, не следует забывать отношение Екатерины к ученым и теориям вообще. Как-то она сказала Дидро фразу, весьма уместную в данной книге: «В своих преобразовательных планах вы упускаете из виду разницу нашего положения: вы работаете на бумаге, которая все терпит, ваша фантазия и ваше перо не встречает препятствий; но бедная императрица, вроде меня, трудится над человеческой шкурой, которая весьма чувствительна и щекотлива». Императрица объявляла себя «великой противницей» смертной казни, но в то же время считала ее «некоторым лекарством больного общества». Поэтому-то смертная казнь с приходом к власти Екатерины II была возобновлена, лишь после подавления восстания Пугачева и казней мятежников ее фактически заменили кнутом.

Преступник, которому вынесли приговор, узнавал об этом накануне казни в тюрьме. Объявить приговор могли за несколько дней до казни или буквально за несколько часов до нее. В 1740 году А. П. Волынскому приговор объявили в Петропавловской крепости за четыре дня до казни. Там же в день казни, 27 июня, ему совершили часть экзекуции – «урезали язык», завязали рот платком и повели на Обжорный рынок (О6жорку), к построенному накануне эшафоту.

Как вели себя люди, узнав о предстоящей казни, известно мало. Артемий Волынский после прочтения ему приговора разговаривал с караульным офицером и пересказывал ему свой вещий сон, приснившийся накануне. Потом он сказал: «По винам моим я напред сего смерти себе просил, а как смерть объявлена, так не хочется умирать». К нему несколько раз приходил священник, с которым он беседовал о жизни и даже шутил – рассказал попу «соблазнительный анекдот об одном духовнике, исповедовавшем девушку, которая принуждена была от него бежать». Так же свободно вел себя перед казнью Василий Мирович.

Естественно, что не каждый мог так мужественно и спокойно встретить страшное известие. В1742 году советнику полиции князю Якову Шаховскому поручили объявить опальным сановникам приговор о ссылке в Сибирь и немедленно отправить их с конвоем из Петербурга. Он заходил к каждому из узников Петропавловской крепости и читал им приговор. Вначале Шаховской зашел в казарму, где сидел бывший первый министр А. И. Остерман – сам большой любитель и знаток сыскного дела: «По вступлении моем в казарму, – вспоминал Шаховской, – увидел я оного бывшего кабинет-министра графа Остермана, лежащего и громко стенающего, жалуясь на подагру, который при первом взоре встретил меня своим красноречием, изъявляя сожаление о преступлении своем и прогневлении… монархини».