Голос российского гражданина Татьяны Толстой звучит, конечно, по-своему, его ни с чьим не спутаешь, но в этом, так сказать, гражданском процессе он, будучи хорошо слышным, вряд ли будет весомым. Одна из тем толстовской публицистики - обличение постсоветской жизни в ее культурных, а вернее антикультурных проявлениях. Пресловутые новые русские - герои этих статей Толстой. Статьи можно было бы назвать убийственными, только вот не убьют они никого: ее персонажам это до лампочки. Удовлетворение, доставляемое такими статьями, - чисто эстетическое. Читаем, например, о новом журнале для мужчин, начавшем выходить в Москве (статья называется «Какой простор: взгляд через ширинку»):

Мир мужчины, предлагаемый издателями, уныл и прост: пустыня, а посередине -столб, который все время падает, хоть палочкой подпирай. Этот «мужчина» никогда не был мальчиком, ничего не складывал из кубиков, не листал книжек с картинками, не писал стихов, в пионерлагере не рассказывал приятелям историй с привидениями. Никогда не плакал он над бренностью мира, - «маленький, горло в ангине»,- и папа соответственно не читал ему «вещего Олега». Да и папы у него не было, и не надо теперь везти апельсины в больницу через весь город. Ни сестер у него, ни братьев. И жениться надо было на сироте. И дети его - досадное следствие неправильно выбранного гондона. Странным образом в этом мире нет и женщины - есть только «партнерша» с «гениталиями», как в зоопарке, мучимая ненормальным аппетитом к драгметаллам, словно старуха-процентщица. ...Образ мужчины, конструируемый журналом, до воя прост. Это брутальное двуногое, тупо сосредоточенное только на одном: куда вложить свой любимый причиндал ... Жизнь его - краткий миг от эрекции до эякуляции с бизнес-ланчем посередине, и прожить ее надо так, чтобы не прищемить, не отморозить и не обжечь головку члена. До пятидесяти лет этот кроманьонец только и делает, что «кончает», после полтинника - кончается сам. На сцену выходит Немезида - аденома простаты; тут ему, молодцу, и славу поют. Он выпадает со страниц журнала, из поля зрения, из жизни; как раз в тот момент, когда «здоровье» ему нужнее всего, - цирроз, катаракта, пародонтоз, варикоз, геморрой, - журнальные доброхоты прекращают дозволенные речи, заколачивают ларек и уходят. Читателя! Советчика! Врача! - не-ет, дедусь. Протри «очки престижных марок»: кому ты нужен? Сдай часы от Картье и - на выход.

Я процитировал больше, чем хотел: трудно остановиться, прервать этот самодвижущийся текст. Налицо не просто гражданское негодование, заведомо бесполезное, но блестящая проза. Тоже ведь, в сущности, бесполезная. Сапоги, как известно, выше Шекспира.

Читая этот текст, стоит, однако, помнить, что журнал для мужчин издается по-русски в Москве, но издатели его - американцы, просто экспортирующие свой продукт по линии так называемого культурного империализма. В книге Толстой интересны не столько филиппики по адресу новых русских, сколько ее высказывания об Америке. Вот тут есть некая философема.

Дело в том, что эссеистика Толстой, самый ее пафос могут показаться крайне антиамериканскими. Да если судить исключительно по тексту, так оно и есть. Можно, конечно, сказать, что Татьяна Толстая не Америку осуждает и высмеивает, но американскую массовую культуру. Но дело в том, что ( судя по крайней мере по этой книге) в ней, в Америке, Толстая ничего кроме масскульта и не находит, что ничего другого там и нет. И на Америку вылито куда больше яда, и куда большей концентрации, чем на ничтожных, при всех своих баксах, новых русских.

Такие статьи, как «Николаевская Америка» - о войне с курением в Штатах, «Кина не будет» - о Моника-гэйте, «Засужу, замучаю, как Пол Пот Кампучию» - о страсти американцев к судебным искам - достаточно язвительны, но они могли бы быть написанными и американцами - не так, как Толстая пишет (ибо так только она пишет), но все же написанными, и под тем же сатирическим углом. Но вот статья «Лед и пламень» - это уже нечто не анти-, а, так сказать, сверхамериканское. Она, в некотором роде, посягает на святыни. И святыня эта - мышонок Микки-Маус, эмблематический герой мультфильмов Диснея.

По одному, сейчас не стоящему упоминания, поводу Татьяне Толстой, в бытность ее преподавателем американского университета, привелось насмешливо высказаться об этой любимой американской эмблеме, «национальном грызуне», как она пишет. Последовала непредвиденная реакция:

«Не троньте мышь!» - звенящим голосом крикнула студентка, сжимая кулачки. - «Вы любите это чучело?»- неосторожно удивилась я. -«Да!»- закричали все 15 человек. - «Национальная гордость, никому не позволим!» ... «Дисней - это наше детство!» В ежегодном отчете-доносе о моих преподавательских качествах эта группа написала, что я - черствая, зашоренная личность, не уважающая американскую культуру. Студенты, не участвовавшие в разговоре, были обо мне не в пример лучшего мнения. Думая, что это смешно, я рассказала об этом приятелю, американскому профессору-либералу. Он не засмеялся, но посуровел. «Не надо задевать Микки-Мауса»,- сказал он с укоризной. - «Но вы-то, как либерал...» - «Не надо! Микки-Маус - основа нашей демократии, цементирующий раствор нации». Я попробовала подбить его на государственную измену: «Ну а если между нами... По-честному?...Любите вы его?» Профессор задумался. Шестьдесят пять прожитых лет явно прошли перед его внутренним взором. Что-то мелькнуло в его лице... Открыл рот... «Да! Я люблю его! Люблю!» Все же разговаривал он с иностранцем и план КВЖД за жемчугу стакан не продал.

Понятно, что этот текст - гипербола и гротеск. Понятно, что объект сатиры - не национальная мышь (названная, помимо прочего, монстром и гадиной), но конформизм сознания, отштампованного массовой культурой, при этом насквозь коммерциализированной. Известно также, что массовое сознание, управляемое коллективными мифами, может стать социальной опасностью катастрофических размеров, и недаром в конце этой толстовской статьи возникает образ советских людей, в единодушном порыве осуждающих троцкистско-бухаринскую банду империалистических наймитов. Все это так, но слово «миф» может ведь и в другом смысле употребляться - не чуждом самой Татьяне Толстой.