Но у сюжета, связанного с покойным теоретиком плоской Земли, есть еще одно, частное уже измерение, сближающее его с русскими мотивами. Он был эксцентрик, чудак, и недаром наследовал в своей миссии англичанину Шентону: англичане - признанные эксцентрики, это давно уже самое общее место, как бы родовая их характеристика. Но и русские - чудаки и эксцентрики, причем на самом высоком уровне. Главный русский эксцентрик был и главным русским гением.

Процитируем тут один документ, относящийся к 1884 году:

Сегодня ... у Афанасия Афанасьевича (Фета) виделся с Львом Николаевичем Толстым, который, ссылаясь на одного немца, а также и на основании собственных соображений доказывал, что Земля не вращается вокруг Солнца... Я в принципе ничего против этого не имею, но относительно оснований сомневаюсь, и советовал ему обратиться к Бредихину-астроному, а также написать вам, но он возражал, что вы слишком влюблены в науку и будете спорить. Я также думаю, что хотя вы в него влюблены не менее чем в науку, но все-таки не окажетесь таким доверчивым, как тот мещанин, которому о различных научных открытиях верный человек из Таганрога писал.

Это из письма Владимира Соловьева Страхову. Помимо общезначимого сюжета, в нем представленного, здесь есть одна интригующая деталь: что это за таганрогский самоучка? Неужели знаменитый философ читал рассказ начинающего писателя, тогда сотрудника юмористических журнальчиков - "Письмо к ученому соседу"? В 84 году Чехов даже и Чеховым не был - Антошей Чехонте. И еще поразительное совпадение: он же сам, Чехов, родом из Таганрога.

Но это так, в скобках. Интерес письма главный - в чудачествах Льва Толстого. Это чудачество было элементом, составной частью его гения. Можно даже сказать - условием его гениальности. Гений не может быть заурядным человеком, а незаурядность может проявиться в чем угодно; сколь угодно глупо, так сказать. Гению совсем не обязательно быть остроумным и находчивым, как Остап Бендер, он может быть и Шурой Балагановым, считавшим, что Земля плоская.

По мнению некоторых людей, достаточно известных и, вне всякого сомнения, хорошо знавших предмет, о котором речь, это качество - эксцентричность, склонность к своего рода художественным неожиданностям - было общенациональным у русских.

Максим Горький писал о русских в послесловии к книге "Заметки из дневника. Воспоминания" (многие считают, лучшей у него):

... я не вполне определенно чувствую: хочется ли мне, чтоб эти люди стали иными? Совершенно чуждый национализма, патриотизма и прочих болезней духовного зрения, все-таки я вижу русский народ исключительно, фантастически талантливым, своеобразным. Даже дураки в России глупы оригинально, на свой лад, а лентяи - положительно гениальны. Я уверен, что по затейливости, по неожиданности изворотов, так сказать, по фигурности мысли и чувства, русский народ - самый благодарный материал для художника.

Я думаю, когда этот удивительный народ отмучается от всего, что изнутри тяготит и путает его, когда он начнет работать с полным сознанием культурного и, так сказать, религиозного, весь мир связующего, значения труда - он будет жить сказочно героической жизнью и многому научит этот и уставший, и обезумевший от преступлений мир.

В первой половине этого рассуждения Горький - тонкий и наблюдательный художник, но во второй начинает разводить обычную у него просветительски-цивилизаторскую догматику. Ведь сам же сказал, что не хочет видеть русских другими. Вопрос: стали ли русские другими в своих цивилизаторских опытах, в коммунистической своей вестернизации? Этот вопрос, сказать откровенно, утратил интерес. Сейчас другой вопрос поднимается: не стать другими, а просто быть - не стать, а не перестать. Выяснилось, что угрозой уничтожения грозит не темная, нутряная эксцентрика, а всякого рода цивилизаторские штучки, вроде той же атомной бомбы.

Мир жив чудаками - теми, что в эпоху космических путешествий не верят астрономии, в прошлом интересуются не королями, а прачками, а в самой богатой стране мира притворяются нищими беспризорниками. Америке не грозит цивилизаторское вырождение, потому что в ней не исчезают, а непрерывно растут новые эксцентрики.

Лира зада и зад лиры

В Нью-Йорке состоялся фестиваль русских фильмов. Это было событие локальное, предназначенное для эмигрантской аудитории, которая, со своей стороны, не так уж и незначительна, так что какие-то сборы демонстрировавшиеся фильмы сделали. Думаешь: неужели этого достаточно для нынешних российских кинематографистов? неужели эта игра стоит свеч? Под стать этим сборам были и призы, бедность каковых оправдывалась указанием на их неофициальность, неформальность; один из этих призов (едва ли не лучший) - коньячный набор фирмы Реми Мартен, бывшей в числе спонсоров мероприятия.

Приятно, однако, то, что фильмы в России еще делаются, и на вполне профессиональном уровне. Это не значит, конечно, что все они хороши. Фильм, о котором я буду сейчас говорить, восторга у меня не вызвал, хотя смотрелся, скажу так, без особенного отвращения. Это «Дневник его жены» режиссера Алексея Учителя по сценарию Дуни Смирновой. Нынче мода такая в мире искусств, что у мужчин, что у женщин: называться в официальном титуловании уменьшительными именами, и женщинам это как раз идет. Я знаю о существовании писательницы Маруси Климовой (живет, между прочим, в Париже и переводит Луи Селина), даже держал в руках ее роман: что-то о сексуальной жизни советских подростков среднего школьного возраста. Открытие посткоммунистической эры: оказывается, секс в России есть, вопреки тому, что говорила незабвенная участница телемоста Москва - Сан-Франциско во времена ранней гласности. И секс открыт не только у подростков, но даже у великих русских писателей, сейчас - у Бунина в указанном фильме. И даже не просто секс, а с элементами того, что раньше, в темные века, называлось половыми извращениями. Я, человек и автор, много претерпевший от пуританизма различных редакторов, приветствую смелое решение Дуни Смирновой и выражаю профессиональную с ней солидарность. Пора, давно пора посадить великих на судно. Демократия этого требует, глас народа. А также некоторые исследовательские методологии. Тем более, что великие, по категорическому утверждению Пушкина, сидят на этом судне не так, как мы, подлецы.