Интересен вопрос, почему в самое последнее время начинает оживать позиция государственной школы. Тут заметным событием следует считать фундаментальное двухтомное сочинение петербургского историка Б.Н.Миронова "Социальная история России периода империи». Я до этого сочинения еще не добрался, но мечтаю добраться. Мысль его ясна из рецензии на книгу, опубликованную в журнале «Новый Мир», номер шесть за 2000 год: это та самая, пушкинская еще мысль о государстве как единственном европейце в России. Миронов солидный историк, и надо полагать, что он не просто выдвигает тезисы, но и обосновывает их историческим материалом. Да и вообще эту мысль - о приоритете государства в русской истории - отвергнуть нельзя. Но не стоит забывать и другого: слов Бердяева, сказавшего, что во всякой революции виновна власть. Нельзя все русские беды списывать на общество, пуще того - на интеллигенцию, на которую каких только собак не вешали и которая, как выяснилось, была и остается едва ли не единственным позитивным достижением российской истории.
Государство же в России оказалось банкротом - вот истина самого последнего, посткоммунистического уже времени. Сказать конкретно - оно перестало быть надклассовой, общенациональной силой, которой было, можно сказать, всегда. Это даже Ленин признавал, вот его собственные слова:
«Самодержавие представляет исключительно интересы господствующих классов» - цитирует Ленин проект некоей социал-демократической программы и продолжает: Это неточно или неверно. Самодержавие удовлетворяет известные интересы господствующих классов, держась отчасти и неподвижностью массы крестьянства и мелких производителей вообще, отчасти балансированием между противоположными интересами, представляя собой, до известной степени, и самостоятельную организованную политическую силу.
Нынешнее государство в России сделалось инструментом классового господства нуворишей, пресловутых новых русских, которых язык не повернется назвать буржуазией: клики хищников, разворовывающих страну с подачи самого государства российского, его все еще властных институтов. Таково социальное содержание российской истории эпохи Ельцина. Поэтому более или менее понятным становится стремление видного историка напомнить о том, что в России было даже и в самые, как недавно считалось, тяжелые времена отечественной истории. Власть была в России национально ответственным институтом, как бы ни относиться к той или иной ее политике. Ни российские самодержцы, ни коммунисты ворами не были. Если искать параллели в прошлом, то нынешний этап русской истории похож больше всего на послепетровское безвременье, когда Россией руководили пьяные бабы и их любовники: время от смерти Петра до Екатерины Второй.
Сейчас в России, похоже, пытаются восстановить государство как ответственный институт национальной жизни. Этот проект четко просматривается в явлении Путина. Установка эта формально правильная, только сам Путин вызывает смешанные чувства. Но пока что рано говорить о том, что вышло - и выйдет ли; рано еще оценивать: нужно ждать и наблюдать, помня исторические прецеденты, среди которых - совсем еще недавнее, на памяти живущего поколения засилье политической полиции, и почище царской.
Неюбилейные размышления
19 февраля было датой некоего юбилея, о котором, думается, мало кто вспомнил из россиян, озабоченных нынешним повседневным бытом. Между тем речь идет о событии грандиознейшем, изменившем на время образ жизни основной массы русского народа. Это освобождение крестьян, уничтожение крепостного права, крестьянская реформа 19 февраля 1861 года. Сейчас исполнилось сто сорок лет со дня этого события, о котором один из крупнейших русских историков В.О. Ключевский писал:
В продолжение столетий, предшествовавших 19 февраля 1861 года, у нас не было более важного акта; пройдут века, и не будет акта, столь важного, который бы до такой степени определил собою направление самых разнообразных сфер нашей жизни.
Понятны слова замечательного историка, сказанные тогда, когда от времени реформы прошло какое-нибудь полустолетие. Но сейчас мы отмечаем стосорокалетие освобождения крестьян, - и вот оказалось, что эта реформа отнюдь не была такой уж судьбоносной, навсегда изменившей течение российской истории. Русское крестьянство снова оказалось закабаленным, на этот раз колхозной системой; и не только крестьянство, но и все население Российской Империи, ставшей Советском Союзом - тоталитарным коммунистическим государством. Поголовно все были закрепощены этим государством; и когда наконец это государство, эта тоталитарная система рухнули, выяснилось, что российскую историю нужно начинать сначала, что нужны реформы, аналогичные той, что была проведена 140 лет назад, и неизмеримо обширнейшие по своему объему.
Русский исторический процесс в коммунизме оказался обращенным вспять: произошло погружение в довременное прошлое, то, что Петр Струве назвал регрессивной метаморфозой. Или, уже в мифо-человеческих терминах, - Сизифов камень, напрасный труд тысячелетия. Камень, поднятый наконец-то на гору и с грохотом скатившийся. Таков образ русской истории, непредставимый для людей девятнадцатого столетия, твердо веривших в то, что называлось тогда (и сегодня незабытым) словом "прогресс". Не в последнюю очередь именно русская история заставляет усомниться в самой концепции прогресса как восходящего развития. Русское историческое время, получается, - это время мифа, некое вечное настоящее, причем отнюдь не того характера, о котором говорится: "счастливые часов не наблюдают". Скорее такого, о котором было сказано в знаменитой книге: день в лагере пролетает - моргнуть не успеешь, а срок ни с места.
От этих ламентаций скорее метафизического порядка нужно обратиться к конкретной истории, чтобы понять, что вообще произошло - и все еще происходит или не происходит - в России. Прежде всего: чем было крепостное право и почему оно вообще возникло? Ответ тут однозначен: в свое время оно было национально-государственной необходимостью. Суровой необходимостью, конечно.
