Чрезвычайно затрудняло нашего робинзона отсутствие теплой обуви. Он обертывал ноги волчьими шкурами, но от сырости они делались чрезвычайно мягкими, а высохнув, превращались в лубок и скоро приходили в негодность. Он пробовал растянуть шкуры на полу между жердочками мехом вниз и пропитывать мездру сперва мокрой золой, а потом, счистя золу деревянным ножом, обкладывал мелкой ивовой корой, разваренной в горшке до густоты кашицы. Этим способом он выдубил медвежьи и волчьи шкуры, которые сделались мягкими и не ломкими. Из медвежьей шкуры Лисицын нарезал полосы шириной в пол-аршина и ими, прямо на чулок, обертывал ноги мехом наружу, обвязывал от ступней до колен лыковой веревочкой, подобно тому как наши крестьяне обертывают ноги онучами. Из волчьих шкур он сшил тоненькими ремешками два одеяла, причем вместо шила употреблял рыбью кость.
Наступил новый год. Ничто не разнообразило уединенной жизни пустынника, и им овладела тоска. Тревожные сны представляли ему то родные поля с золотистой рожью, то барские хоромы тетки-баловницы, то великолепный Московский кремль с вызолоченными главами соборов, то широкую Неву с гранитной набережной… Наяву его преследовала мысль — идти берегом моря. Так он предполагал добраться до обжитых мест, если только он не выброшен на остров. Хижина ему опротивела; его настоящая жизнь стала казаться хуже каторги, никакие занятия его не развлекали, труд сделался тягостным, пища казалась отвратительной, даже привязанность бедного ежа приводила его в негодование. Внутренний голос твердил ему: иди! иди! иди!
Лисицын долго боролся с обуревавшими его мыслями, но болезнь (так я назову душевное его состояние) одержала победу над рассудком, и он решил оставить свое мирное жилище. Сделал нечто вроде салазок и нагрузил их меховыми одеялами, поместил мешок со съестными припасами. Двадцать шестого января он отправился в путь, на запад, держась берега моря, которое постоянно было с правой руки. Выпустив ежа на волю, он бодро зашагал по твердому снежному насту, хорошо вооруженный и, по его мнению, тепло одетый — в дубленке и папахе.
Лисицын потому предпочел путешествовать зимой, что ручьи и реки, скованные морозом, не могли остановить его в пути. Через несколько часов ходьбы он успокоился — будто гора свалилась с плеч. Надежда увидеть родину воодушевляла нашего странника.
К ночи он добрался до глубокого и широкого оврага, дно которого было занесено снегом. Его взяло раздумье, где ночевать: на снегу ли, прислонясь спиной к обрыву оврага, или на дереве. Страх заставил избрать дерево. Около полуночи его разбудил порывистый ветер с моря, потому Сергею Петровичу пришлось крепко держаться за сосну, чтобы не упасть. При этом ветер нашел много слабых мест в европейской одежде странника и оледенил его до того, что он был принужден спрыгнуть на землю и согревать себя сильными движениями. Была даже минута, когда ему захотелось вернуться в теплую хижину, где его ожидали мягкая постель и горячая пища. Но мысль о родине победила искушение. Внутренний голос направлял его: иди! иди! иди!
Углубясь в лес, чтобы обойти овраг, Лисицын прошел около двух верст, нашел удобный переход через овраг и снова приблизился к морю. В этот день он устал больше. Пища была мерзлая. На третью ночь он решил ночевать в кустарнике, подостлав одно меховое одеяло, а другим тщательно прикрывшись. На этот раз сон его был крепкий и он не озяб.
Подвигаясь по предначертанному пути, Лисицын часто встречал быстрые реки, которые, низвергаясь водопадами в море, не замерзали, а также большие и малые бухты и заливы. Их приходилось обходить со значительной потерей времени. Но окрыленный надеждой, странник наш не обращал на это внимания и бодро шел вперед.
Прошли две недели. Лисицын привык есть мерзлую пищу и спать на земле под меховым одеялом. В его сигарочнице было несколько зажигательных спичек, с помощью которых он мог бы развести огонь, но он берег их как драгоценность на случай крайней нужды.
В начале третьей недели странствования Лисицын углубился далеко в лес, обходя речку, быстро катившую свои волны между огромными камнями, и достиг подошвы скалистой возвышенности, в которой нашел грот. Стены и свод его состояли из огромных известковых плит, на самом верху находилась трещина, свободно пропускающая ток воздуха. Сергей Петрович благоразумно решил воспользоваться этим убежищем для трехдневного отдыха, необходимого для восстановления сил.
Первой его заботой было натаскать сухого валежника и развести огонь, дым не беспокоил Лисицына, потому что свободно уходил через трещину. Вход в пещеру для безопасности он заткнул охапками хвороста, привалив несколько камней. После долгого и трудного странствования он наконец имел возможность снять обувь и отогреться у огня. Молодой путник сварил горячую похлебку из сушеной рыбы. Кто не испытал голода, холода, проникающего до костей, и крайней усталости, не поймет того наслаждения, которое испытал Лисицын.
Счастливый настоящим, усталый до изнеможения, он подбросил в пылающий костер хворосту, улегся рядом на мягких одеялах и крепко заснул.
Было восемь часов утра, когда он открыл глаза. Костер потух, но под пеплом сохранилось много раскаленных углей, так что можно было легко развести огонь для приготовления завтрака. Представьте его удивление, когда, раскрыв мешок с припасами, он заметил значительную в них убыль. Кто же мог совершить это воровство? Он обратился ко входу в пещеру — все так, как было с вечера. Обойдя все закоулки грота, не нашел другого выхода или расселины. Осталось только допустить, что запасы неблагоразумно истреблены им самим и что пора подумать об экономии.
Набрав еще валежнику и старательно поддерживая огонь в течение всего дня, Лисицын отлеживался на своем ложе. Собираясь спать, он положил мешок с рыбой на видном месте, недалеко от костра, и посыпал вокруг него пол пещеры золой, чтобы в случае пропажи рыбы узнать вора по следам на золе. Утром, разведя большое пламя, он осмотрел мешок и уверился, что похищено еще около десятка окуней, на золе же не было приметно никаких следов. Лисицын задумался: неужели кто спускается сверху за его припасами?
Он вышел из грота и, несколько часов бродя по скалам, добрался до самой расселины в своде, но нигде не нашел следов живого существа. Возвратясь в пещеру, Лисицын увидел, что запас его еще уменьшился. Это привело его в ужас. Он тотчас же убежал бы из пещеры с малым остатком пищи, если б наступившая ночь не принудила его остаться.
На этот раз мешок с рыбой он положил под голову. Ночью Лисицын был разбужен шорохом близ своей головы. Костер горел ярко. Он встал на ноги и увидел лисицу, прыгнувшую от его изголовья с рыбой в зубах. Схватив ружье, он бросился за рыжей вдогонку. Хитрый зверь не давал своему преследователю возможности прицелиться, прыгая и обмахиваясь пушистым хвостом, но вот лиса бросилась стрелою в угол грота, часть ее туловища уже наполовину скрылась, когда роковая пуля остановила беглянку. Вытащив из трещины тело лисицы, обворованный ею бедняк теперь только заметил нору похитительницы его съестных припасов. Молодой путешественник, осмотрев мешок с провизией, с отчаянием увидел, что осталось не больше десятка рыбок и два куска сушеного зайца. Он даже подумал было, не воротиться ли в хижину, ведь с таким ничтожным запасом далеко не уйти; его с большой экономией едва могло хватить на обратный путь. Раздумья недолго тревожили Лисицына, страстное желание скорей увидеть родину победило все доводы разума, надежда нашептала ему, что на случай крайней нужды у него еще четырнадцать зарядов, с помощью которых он может убивать крупных животных и питаться их мясом долгое время. Итак, он снова пустился в свой неизвестный путь. К вечеру обошел скалистые высоты и приблизился к реке, на которой не смог отыскать брода.
Между тем ветер с моря начал крепчать, поднимая снежную пыль, а когда совсем стемнело, превратился в сильный снежный ураган. Лисицын тщетно искал, где бы удобнее приютиться на ночлег, снег лепил ему глаза и до того опудрил его одежду, что он стал походить на снежную глыбу, медленно двигавшуюся между редкими в этом месте деревьями. В пяти шагах ничего невозможно было разглядеть. Блуждая, странник потерял свой главный ориентир — море. Ему показалось, что он перешел реку, и он решил держаться более правой стороны. Холод сильно донимал его, ноги, утопая в сугробах, отказывались служить.
