— И что бы вы, например, сказали?

Горечь, звучавшая в его вопросе, озадачила Кенг. Она посмотрела на него и ничего не ответила.

Шевек наклонился вперед и с силой потер лоб и виски — как всегда в минуты волнения.

— Послушайте, — сказал он, — я должен все-таки объяснить, почему я пришел к вам, зачем вообще явился на эту планету. Так вот: ради великой идеи. Ради ее воплощения в жизнь. Пришел учить и учиться сам. Мы на Анарресе добровольно отрезали себя от остального мира. Мы, видите ли, не желаем вести диалог с остальным человечеством. Там завершить свою работу я не мог. А если б и смог, она все равно не была им нужна, они не видели в ней практического смысла. И я прилетел сюда. Здесь я нашел все то, что было мне необходимо, — беседы и споры с коллегами, возможность ставить эксперименты в Лаборатории Света и даже книгу о теории относительности, привезенную с другой планеты... В общем я обрел тот самый стимул, который был мне так нужен. Но вот я закончил свою работу. Она, правда, пока еще не написана, но я составил все необходимые формулы и знаю, как обосновать все положения своей теории, так что в целом работу можно считать законченной. Но это отнюдь не единственное, что мне важно. Мое общество — это ведь тоже некая идея, только воплощенная в жизнь. Я продукт этого общества. Я с молоком матери впитал идеи свободы, необходимости перемен, человеческой солидарности. И я совершил изрядную глупость, хотя в конце концов все же понял это. Дело в том, что, преследуя одну цель, в данном случае желая создать некую физическую теорию, я предал нечто гораздо более важное: позволил собственникам ПОКУПАТЬ ИСТИНУ — у меня!

— Но как бороться с этим, Шевек?

— А разве не существует альтернативы купле-продаже? Разве не существует такого понятия, как подарок?

— Да, конечно...

— Тогда вы должны понять одну нехитрую вещь: я хочу отдать свою теорию, поделиться ею... со всеми — с вами, с Хайном, с другими мирами... и со всеми государствами планеты Уррас тоже! Но — со всеми сразу, одновременно! Чтобы кто-то один не смог воспользоваться ею так, как того хочет А-Йо, не смог обрести власть над другими, не смог стать еще богаче или выиграть еще больше войн и кровопролитных сражений. Чтобы никто не использовал Истину для собственной выгоды — только для общего блага.

— В конце концов так всегда и случается, — заметила Кенг.

— В конце концов — да, но я не намерен ждать этого «в конце концов». У меня только одна жизнь, и я не отдам ее просто так, ради чьей-то алчности, выгоды и лжи. И ни одному «хозяину» я служить не стану!

Теперь Кенг уже не казалась столь спокойной, как в начале беседы, она едва сдерживала охватившее ее волнение. Она была восхищена Шевеком, его внутренней силой и свободой, не сдерживаемой никакими самоограничениями, никакими понятиями о самообороне.

— Каково же оно, это общество, что создало вас? — потрясение проговорила она. — Я слышала, как вы говорили об Анарресе — там, на площади, — и я плакала, слушая вас, но по-настоящему вам все же не верила. Люди часто говорят с излишним восторгом о своем доме, о родных краях, о той земле, где их сейчас нет... Но вы НЕ ПОХОЖИ на других, Шевек!

— Потому что я действую во имя конкретной идеи, — сказал он. — Из-за которой явился сюда. Во имя Анарреса. Раз мой народ не желает видеть вокруг себя Вселенную, я решил попробовать заставить представителей других миров повнимательнее посмотреть на нас, на Анаррес. Я думал, так будет лучше — не быть разделенными стеной, являть собой единое общество, такое же, как многие другие, еще один мир среди прочих миров, где все умеют не только брать, но и давать. Но тут я ошибся... я страшно заблуждался...

— Почему же? Конечно...

— Потому что на Уррасе нет ничего, что было бы нужно нам, анаррести! Мы с пустыми руками покинули эту планету сто семьдесят лет назад и были правы. Мы не взяли отсюда ничего. Потому что здесь нет ничего, кроме Государств, их оружия, их богатых, их лжи, их бедных и их нищеты. Здесь нельзя, невозможно действовать по справедливости, с открытой душой. Здесь во все в итоге проникают представления о выгоде, страх лишиться собственности, жажда власти. Здесь нельзя просто сказать «доброе утро», не узнав заранее, насколько «выше» тебя тот, с кем ты здороваешься. Здесь невозможно вести себя по-братски — можно только командовать, манипулировать другими людьми или, напротив, подчиняться им или их обманывать. Здесь до души другого не доберешься, однако тебя самого никогда не оставят в покое. Свободы здесь нет и в помине. Уррас — это коробка, красивая, праздничная упаковка с прелестными картинками, на которых изображено голубое небо, луга, леса, большие города... Но откройте коробку—и что же вы увидите внутри? Черные стены темницы, грязь и мертвого человека, у которого отстрелили руку только потому, что он протянул ее другим. Наконец-то я узнал, что такое Ад! Дезар был прав: Ад — это Уррас.

Речь Шевека дышала страстью, однако слова были чрезвычайно просты, и посланница Земли смотрела на него с симпатией и осторожным интересом, словно не была уверена, правильно ли воспринимает эту простоту.

— Мы оба здесь чужеземцы, Шевек, — наконец сказала она. — Причем я — из мира куда более далекого во времени и пространстве. И все же, по-моему, я гораздо менее чужда Уррасу, чем вы... Позвольте мне пояснить эту мысль. Мне самой и всем землянам эта планета представляется одной из самых щедрых, богатых разнообразием живой жизни и самых прекрасных во Вселенной! Именно такой мир мог бы максимально соответствовать понятию «Рай». — Она помолчала, глядя на него спокойно и внимательно, он молчал. — Я понимаю, здесь много всякого зла — несправедливости, алчности, безумия, бессмысленного расточительства природных и человеческих богатств. Но тем не менее мир этот полон добра и красоты, жизненной силы и великих свершений. Он таков, каким и должен быть настоящий мир людей! Он ЖИВОЙ, поразительно живой — несмотря на процветающее в нем порой зло, в нем есть и надежда. Разве я не права? — Шевек молча кивнул. — Ну а теперь скажите мне, вы, человек с планеты, которую я даже вообразить себе не могу, представляющий себе этот Рай как самый настоящий Ад: каким представляете вы себе мой собственный мир, мою Землю? — Он по-прежнему молчал, внимательно глядя на нее спокойными светлыми глазами. — Тогда я вам скажу: моя родная Земля лежит в руинах! И сделали это ее собственные обитатели. Мы множились, не заботясь о перенаселении, мы уничтожали последние запасы продовольствия, мы вели разрушительные войны друг с другом, мы сами разорили свое гнездо — а потом стали вымирать. Мы не сдерживали ни собственных аппетитов, ни жажды насилия. Мы не приспосабливались к своему миру — мы его разрушали, а вместе с ним уничтожали и себя. На моей Земле больше не осталось лесов. Воздух там серый от пыли, и небо стало серым, и там всегда жарко. Она все еще обитаема, моя Земля, но она теперь так отличается от этой планеты, от Урраса! Здесь — живой, ЖИВУЩИЙ мир и, на мой взгляд, достаточно гармоничный. На Земле — сплошные разногласия, и прежде всего человека с природой. Вы, одонийцы, выбрали пустыню; мы, земляне, пустыню создали... Мы стараемся выжить в ней, как и вы. Человек — вообще существо стойкое! Сейчас нас на Земле осталось полмиллиарда. А когда-то было девять миллиардов! Сплошь и рядом там встречаются старые города, где кости и камни с различной скоростью превращаются в прах и пыль; остаются нетленными только куски пластика — они чужды природе и не способны адаптироваться к ней. Мы, земляне, как человеческие и общественные особи потерпели поражение! Но здесь мы —как равные среди равных; здесь — мы тоже представители Человечества. Впрочем, и здесь мы оказались только по милости планеты Хайн. Они первыми прилетели к нам, оказали помощь, построили космические корабли и подарили их нам, чтобы мы в случае катастрофы смогли покинуть свой разрушенный, умирающий мир. Они добры и милосердны; они обращаются с нами, как подобает обращаться сильному со слабым. Они очень странные, эти хайнцы; их мир старше всех прочих известных миров и бесконечно великодушнее. Они истинные альтруисты. Они точно ощущают перед нашей планетой некую вину, а мы и своей-то вины перед нею толком не понимаем, несмотря на все совершенные нами преступления. И они ко всему подходят с открытой душой — по-моему, благодаря своему бесконечному прошлому. Ну что ж, с их помощью мы постарались спасти на Земле то, что еще можно было спасти, и даже создали на развалинах былого мира какую-то новую жизнь — тем единственным способом, который был нам доступен: абсолютной, всеобщей и полной централизацией. Жесточайшим контролем над использованием каждой пяди земли, каждой полоски металла, каждой унции топлива, каждого грамма конечной продукции. Мы ввели строжайший контроль над ростом рождаемости и эутаназию; создали всемирные трудовые резервы — по-моему, у вас тоже есть нечто подобное. Это означало абсолютную регламентацию каждой отдельной жизни во имя общей великой цели: выживания людей на планете. Этого мы сумели добиться. Благодаря хайнцам. Они принесли нам... немного больше надежды. Не очень много. Но нам хватило. Мы ведь тогда изжили свою надежду полностью... И вот теперь мы можем только восхищаться Уррасом, этой полной жизни прекрасной планетой и ее процветающим обществом. Да, восхищаться и, возможно, немножко завидовать этому Раю. Но не очень.