Звуки шагов раздаются откуда–то сверху, из тени, и, когда мы оба застываем и медленно садимся, мы понимаем, что нам не послышалось.

 Мое сердце стучит, а тело покрылось гусиной кожей.

− Там кто−то есть.

 Шаги затихают, и я слышу, как человек поднимается по лестнице. Я надеюсь на лучший сценарий − что один из моих братьев случайно наткнулся на нас, или кто−то из экипажа просто забыл свой свитер или кружку с кофе, – а не кто−то с камерой, заснявший это на пленку.

 Эмми поспешно одевается, но я не могу видеть выражение ее лица в темноте. Знала ли она?

− Здесь была камера? – говорю я, прикладывая палец к ее подбородку и наклоняя ее лицо к своему.

 Она смотрит на меня, широко раскрыв глаза.

− Что? Понятия не имею.

 Я наклоняюсь в поисках одежды, пока не нахожу свою толстовку.

− Проклятье.

− Леви, я этого не делала.

Я хочу верить ей. Честное слово. Я не хочу, чтобы нас с Эмми превратили в мыльную оперу.

 Она поправляет свой свитер, и я не могу поверить, что всего пару мгновений назад она прижималась ко мне, практически обнаженная, рассказывая о воде. За исключением того, что ее губы опухли, волосы растрепаны, и она выглядит чертовски красивой.

− Тебе стоит уйти, – говорю я ей.

 Волны накатывают на причал, разбиваясь о корпус лодки, интересно, океан всегда такой громкий, как и сейчас, пока я жду, когда она что−нибудь ответит.

 − Да, – наконец, говорит она. – Пожалуй.

Я даже не стал ехать домой. Было гораздо проще убраться с лодки и спуститься вниз, чем просить кого−то помочь мне добраться до моего дома и дотащить меня до входной двери по грязной дороге.

 Вообще я не очень пессимистичный парень; во всяком случае, я – единственный, кто говорит Финну и Колтону трезво смотреть на вещи, когда их что−то печалит. Но я также признаю, что отсутствие у меня цинизма доставляет мне массу неприятностей.

 Возможно, Эмми ничего не знала, может быть, это и правда. Но, похоже, единственный безопасный способ двигаться дальше – это идти на поправку, работать на лодке, ловить рыбу и оставить любовные драмы своим братьям.

 Я уже проснулся к тому времени, когда они возвращаются на борт следующим утром, и я рассказываю им, что произошло.

 Финн тихо слушает, а затем отпускает проклятие, когда поднимает глаза и видит, как Мэтт и Джайлс идут к нам на палубу. Они носят одежду, которая, предположительно, должна выглядеть поношенной, но выглядит слишком хорошо и наверняка стоит запредельно. Джайлс поднимается по лестнице в паре замшевых кроссовок. Мэтт одет в белую льняную рубашку.

− Вы двое выглядите нелепо, – говорю я.

 Все поворачиваются ко мне. Подобное мог сказать Финн, или, что более вероятно.

– Колтон. В последнее время в меня кто−то вселился.

Мэтт ухмыляется, когда оказывается полностью на палубе.

− Кто–то встал не с той ноги.

− Мне не нравится игра под названием «Эмми», – говорю я ему прямо. − Слишком непонятная.

Он качает головой.

− Мы должны были поговорить с ней об этом, ты знаешь. Как вести себя перед камерой.

 − Хорошо, – говорю я, скептически. − Но вчера ночью вы перешли все границы.

 − Прошлой ночью? – в замешательстве спрашивает Мэтт.

 Джайлс встает на ноги.

− Она согласилась помочь тебе, но нам пришлось ее уговаривать, чтобы заставить появиться в кадре, – говорит Мэтт, хотя мой взгляд сосредоточен на Джайлсе. − И она не взяла денег, если это как−то поможет. Она сказала, что мы можем заплатить ее маме, если нам нужно куда−то деть деньги. Она вроде собирается строить новую веранду, – добавляет он, слегка пожимая плечами.

Я смотрю на него. Финн тоже застыл, наблюдая за Джайлсом.

−Ладно, – говорит Джайлс спокойно, даже, когда на него все глазеют. − Да, это я был вчера. Кто−то увидел, как Эмми вернулась на лодку, и я отправил вниз Дейва. Мы, правда получили неплохие кадры. Ему удалось снять тебя ... ну, после. Мы еще не решили, что будем делать с этим. С точки зрения производства, новые отношения – после свадьбы Финна и череды цыпочек Колтона – были бы кстати для диверсификации наших личных мотивов. Но с твоей точки зрения, чувак? Леви, – говорит он, улыбаясь. – Не облажайся в этот раз. 

Я уверен, что они знают, где ее найти, и я недолго думаю и спрашиваю. Если Эмми вернулась в Викторию, это будет полный отстой. Но мне также нравится мысль, что, наблюдая за ней все эти годы, я узнал ее достаточно хорошо, чтобы быть уверенным, что она не уедет из города, не сказав  последнего слова.

 Получается, Мэтт дал мне подсказку с верандой: строительство уже началось, и здесь ее мама, она раздает указания неловким рабочим, несущим брусчатку для новой дорожки. Я вижу Эмми в окне верхнего этажа, и когда я зову ее, она смотрит на меня. Даже на расстоянии я могу понять, что она настроена чертовски решительно.

 Я видел, как она делала такое же выражение лица перед чем–то вроде математического теста или эстафеты на весеннем фестивале в нашей школе. Мое сердце ускоряет бег от волнения и нервов.

 Эмми выходит на улицу и направляется ко мне.

− Я занята, – говорит она. − Ты хочешь, чтобы я подыскала тебя новую медсестру?

 Я смеюсь.

− С ногой все в порядке. Я пришел поговорить.

− Приходи позже.

− Позже?

Она смотрит, пытаясь скрыть улыбку.

− Мама уйдет. Я буду здесь.

Я смотрю мимо нее на дом, стоящий лицом к воде, громадное серое каменное здание, в котором она выросла. Это правда, по прошествии многих лет он порядком обветшал от соляных брызг и ветра. Веранда практически обрушилась, окна нужно заменить, но фундамент крепкий. Этот дом простоит, пока Земля не сойдет со своей орбиты.

 − Когда ты возвращаешься обратно в Викторию? – спрашиваю я.

 − Пока не знаю.

 − Тебе не нравится там?

 −Мне там нравится, – говорит она, ее челюсть напряжена. − Но здесь мне нравится больше.

 − Здесь не так много пациентов, которым нужен уход, – говорю я.

 − Пациентов достаточно, но все они невероятно упрямы, – говорит она, – или ведут себя, как малые дети.

 Это заставляет меня рассмеяться, и я тянусь к ней, прижимая ее к себе.

− Я знаю, что это не ты подстроила все прошлой ночью.

− Ты знаешь это сейчас, – поправляет она.

− Я всегда признаю, если я  не прав, – говорю я ей, целуя ее шею. − Прости меня, Эмми.

 Она дрожит под моими губами, и я чувствую, как ее руки скользят по моим плечами.

− Правда?

− Правда. 

Когда той же ночью она открывает мне дверь, я едва не роняю букет цветов, которые сжимал в кулаке. Эмми надела короткое платье и сапожки. Ее волосы распущены, струятся по плечам. Она смотрит на меня так, как будто знает меня, как  будто я был тем, к кому она так давно стремилась, кого ждала.

 Эмми принимает цветы, благодарит меня поцелуем в щеку. Вчера на лодке мы практически занимались сексом, но сегодня она – сама скромность, ведет меня на кухню, где пахнет кипящим томатным соусом, базиликом и чесночным хлебом из духовки.

− Как прошел твой день? – спрашивает она.

− Хорошо. Спокойно.

 Она мычит, кивая, и я смотрю, как она ставит цветы в вазу и  относит ее на подоконник.

 Эмми поворачивается, направляясь к холодильнику и проводя рукой по моему животу, когда проходит мимо меня. Это такая обыденная интимность, и мое сердце пускается вскачь.

− Хочешь пива? – спрашивает она.

 Я смотрю на кухонный островок и вижу, что у нее налит бокал вина.

− Конечно, спасибо.

 Крышка шипит, когда она открывает ее с помощью открывалки для бутылок, установленной на холодильнике, и ее пальцы скользят по мне, когда она передает мне бутылку.

 Мне жаль, что природа не наделила меня тактом, но вопрос не дает мне покоя, и я не могу больше держать его в себе:

− Мы сделаем это? – спрашиваю я ее.

Она смотрит на меня с легкой улыбкой.