Уилл вытащил длинный меч.

– Идём, Кимура. Зови своих людей, и пора кончать с этим сбродом.

Канониры издали победный вопль «банзай» и побежали вперёд за конём Уилла. Но с битвой уже было покончено. Добравшись до вершины горы, они никого не обнаружили. Опустошение подчёркивалось появившимися на небе тяжёлыми тучами, снова затянувшими поле смерти. Дождь уже не помешает мёртвым, он даже не отмоет лица от пятен грязи и крови, потому что лиц уже не было. Воины лежали безголовыми грудами. Длинные мечи превратились в бесполезное железо, копья сломаны, луки – с порванными тетивами, кровь медленно капала из обезглавленных шей.

Победители теперь работали молча, крики вызова и победы замерли в их пересохших глотках, правые руки уже едва поднимали мечи, выполнявшие эту страшную работу. Головы собирали по два десятка в сети и уносили, чтобы предъявить своим генералам. Головы служили не только способом подсчёта убитых, за них полагалась и награда. Голова вражеского предводителя могла принести самураю славу и богатство, положи он её к ногам своего принца.

Уилл оставил Кимуру и остальных продолжать жуткую работу и повернул коня. Ехать… Куда? Из деревни на севере все ещё доносились звуки битвы. Бой, без сомнения, продолжался, так как там командовал сам Исида Мицунари, а Полицейский не сдастся до тех пор, пока всё не будет потеряно окончательно.

Склонив голову, он поехал обратно, вниз по склону горы. Но даже на позициях Токугавы было слишком много крови, слишком много мёртвых и умирающих, слишком много раненых, скрипящих зубами от боли, когда их товарищи выдёргивали им из бёдер и плеч зазубренные стрелы. А у него – ни царапины. Вот в чём заключалось самое удивительное. Ни царапины – от пушек Армады, от португальцев при Аннабоне, от тех зловредных существ в Южной Америке, а теперь ни царапины от мечей армии Западных, Армии Едогими. Эта мысль заставила его остановить коня. Что же теперь будет с принцессой и её женщинами?

– Андзин Сама!

Он обернулся. Токугава Иеясу двигался к нему в сопровождении своего штаба. Их доспехи по-прежнему сияли, вымпелы все так же развевались на ветру. Они тоже невредимы! Они – победители.

– Мой господин Иеясу… – Он поклонился.

– Едем со мной, Андзин Сама. К твоей славе. – Иеясу повёл его обратно на вершину горы. – Как я и предсказывал, неприятель в панике бежал. Полицейский покинул поле боя, бросил оружие, – трус, он и есть трус. Но это ему не поможет. Из генералов Западной армии скрылся только Симадзу из Сацумы. Когда его с семьюдесятью сородичами окружили люди Кобаякавы и потребовали выполнить сеппуку, он рассмеялся и, одним ударом прорвавшись сквозь кольцо, скрылся в сторону моря.

Сердце Уилла радостно замерло.

– За это я благодарен вам, мой господин Иеясу. Симадзу, и особенно Симадзу но-Тадатуне, хорошо встречали меня, когда я прибыл в Японию. Это ведь не принесёт им бесчестья? – Напротив, они займут достойное место в истории Японии. Сдаться в плен и отказаться совершить сеппуку – это верх бесчестия. Прорваться же сквозь кольцо врагов с мечом в руке – это пропуск в бессмертие. И мне приятно слышать, что ты испытываешь к ним чувство благодарности, Андзин Сама. Как я понимаю, Симадзу но-Тадатуне ушёл вместе со своим родичем. Я заключу мир с людьми Сацумы. Они слишком храбры, чтобы противостоять мне. А теперь, Андзин Сама, мы доведём свою победу до конца.

Он остановил коня на вершине и указал жезлом вниз.

– Молись за нашего высокочтимого неприятеля.

Ниже их, на обратном склоне, ярдах в пятидесяти столпилась группа самураев Токугавы. Они окружили поверженного вражеского генерала. Только один солдат стоял рядом с коленопреклонённым человеком – тот, который взял его в плен. Он держал обеими руками большой меч, положив его клинком на левое плечо, дыша медленно и глубоко, взмокнув от напряжения – ведь весь этот день мучительной борьбы мог пойти для него насмарку из-за какой-нибудь оплошности, допущенной сейчас.

Поскольку поблизости не было храма, пять циновок расстелили прямо на земле, и на них опустился военачальник. Наконец, вздохнув, он развязал тесёмки нагрудного панциря и позволил ему соскользнуть на землю. Ещё одно быстрое движение, и кимоно упало, обнажив до пояса потное тело. Холодный дождь падал на выбритую голову и плечи, заставив его быстро подавить непроизвольную дрожь.

Не поднимая глаз, генерал вытащил короткий меч, задумчиво коснулся пальцем лезвия и острия. Самураи, наблюдающие генералы – никто не шелохнулся. Отвлечь его сейчас или помешать было бы верхом бесчестья.

Он снова вздохнул. Отведя правую руку с коротким мечом в сторону, он с неожиданной силой вонзил клинок. Бритвенно-острое лезвие вошло в пульсирующий смуглый живот, и тем же движением он рванул его вправо, вспоров рану длиной в несколько дюймов. Кровь хлынула оттуда, как вода, проникающая сквозь плотину. Он продолжал глядеть в землю, продолжал вести лезвие, теперь повернув его под прямым углом вниз.

Единственным звуком был только свист воздуха, вырывающегося из ноздрей умирающего человека. Одновременно с ударом клинка он выбросил в сторону левую руку с растопыренными пальцами. По этому сигналу стоявший над ним самурай начал замах большого меча, обрушив его на шею генерала с ужасающей силой и ювелирной точностью. Голова, казалось, подскочила, повернувшись от удара лицом кверху, словно хотела взглянуть напоследок на своих врагов. Палач подхватил голову за чуб, не дав ей упасть. Из обрубка шеи фонтаном хлынула кровь, и тело упало вперёд, ноги медленно вытянулись и, дёрнувшись, застыли.

Самурай поднял голову – по-прежнему тяжело дыша, но теперь уже с улыбкой. Он исполнил свою роль превосходно. Окружавшие его воины издали клич, на который откликнулись эхом их товарищи по всему полю. Палач вытащил из-за пояса свои палочки для еды, искусно вырезанные из дерева и украшенные гербом клана. Он воткнул их в причёску на мёртвой голове и двинулся по коридору, образованному расступившемися солдатами.

Палач шагал между ликующими воинами, неся перед собой голову, из которой капала кровь, пока не подошёл к всадникам. Здесь он остановился и поклонился; выпрямился, поднял глаза.

– Смотрите, мой господин Иеясу, – сказал он. – Голова Икеды из Бизена.

Иеясу улыбнулся.

– Отличная победа. Как твоё имя?

– Кейко, мой господин Иеясу.

– И все?

– Все, мой господин Иеясу.

– У тебя будет и другое имя, Кейко. Оставь здесь голову Икеды, и можешь рассчитывать на мою щедрость.

Кейко поклонился в третий раз и вернулся к своим товарищам.

– Замечательная победа, – снова произнёс Иеясу и взглянул на Уилла. – Я дарю её тебе, Андзин Сама.

– Мне повезло, что я присутствовал здесь, мой господин Иеясу. – Уилл не мог оторвать взгляд от головы Икеды, казалось, она в ответ столь же пристально рассматривает его.

– Повезло мне, Уилл, – тихо сказал Иеясу. – Всю свою жизнь я ожидал подобного триумфа. Значит, всю свою жизнь я ждал тебя. И, значит, всю свою жизнь ты шёл ко мне, знал ты об этом или нет. С обратной стороны Земли, Уилл, ты искал меня, не зная даже о моём существовании. Мы должны разобраться в этом – ты и я. Мы должны узнать все о зигзагах судьбы, потому что не было в истории Японии более важного дня, чем тот, когда ты бросил якорь у берегов Бунго. И вдвоём мы должны наметить великие дела, без сомнения ждущие нас впереди и которые мы должны совершить – вдвоём.

Круглое лицо, столь непривычно серьёзное, снова расплылось в счастливой улыбке.

– Но это на досуге, Сукэ, принеси мой шлем. Поклонившись, Косукэ но-Сукэ подал шлем:

– Весь сегодняшний день вы сражались, имея на голове только повязку, мой господин Иеясу. Зачем же вам шлем сейчас?

Иеясу улыбнулся всем,

– Потому что сейчас нужно приступать к работе. Только после победы завязывайте тесёмки своих шлемов. Идёмте, господа. Дорога на Киото открыта.

Ветер дул с озера Бива, завывая на горных перевалах, окружавших берегов, и только потом достигая Киото. Похолодало. Стояла пора Появления Инея, а завтра начнётся Приход Зимы. Хороший момент для смерти.