Но он не был японцем. Мягкая ткань под тонкими пальчиками двигалась вверх-вниз, туда-сюда. Он взглянул сверху вниз на две черноволосые головки и, не поднимая головы, на ноги Юраку. Он был англичанином. Кодекс чести английского джентльмена тоже включал достойную смерть – встать на колени, опустить голову на плаху. Отпустить какую-нибудь шутку в адрес палача, какое-нибудь остроумное замечание священнику. Простить своих врагов и помахать толпе рукой.

Но он даже не был английским джентльменом. Уилл Адамс, корабельный плотник из Джиллингема, что в Кенте. Человек, которого Джон Сэйрис даже не пустил бы в свой дом там, а Англии. Какое ему дело до церемонии расставания с жизнью джентльмена или самурая? Если уж ему суждено умереть, то он заберёт с собою на тот свет и своих врагов, заставит их убить его на его собственных условиях.

У него не было никакого оружия, кроме этих двух девушек, вытиравших теперь его ноги. А Ода Юраку? В заложники не годится. Юраку в такой ситуации предпочтёт умереть, а стражники убьют его без всяких угрызений совести. Поэтому его оружием может быть только человеческое тело.

Дальше он действовал, не задумываясь. Нагнувшись, он сгрёб в каждую руку по девушке, словно они были не больше чем маленькими детьми. Да они и были ими. Закричав, он швырнул их в опешивших стражников и прыгнул одновременно на Оду Юраку.

Старик удивлённо смотрел на него, но в его глазах, как и предполагал Уилл, не было страха. Но не было в них и отвращения. Он отступил на шаг, уворачиваясь от рук Уилла, а стражники, стряхнув девушек, подняли копья.

– Держи, Андзин Миура, – крикнул старик и, вытащив длинный меч, подал его рукоятью Уиллу.

И какой меч! Эфес светился даже в этом тусклом свете – так много было бриллиантов. А шнур, обвивавший рукоять, был прекрасен на ощупь, мягок, удобен для ладони. Возможно, Нобунага и сам когда-то держал этот меч. Когда-то пользовался им в бою.

Первое копьё уже метнулось к его животу. Он втянул живот, отступая назад, и рубанул сверху вниз. На глазах у онемевшего от ужаса воина сталь прошла сквозь древко копья, как сквозь масло. Уилла занесло вправо вслед за клинком, но ему удалось развернуться на подошвах, как учил когда-то Тадатуне. Он с шипением вытолкнул воздух из лёгких, вдохнул через нос и начал второй поворот; теперь его меч мелькнул по кривой снизу вверх. Обезоруженный солдат судорожно схватился за собственный меч; он стоял перед своим товарищем, который не менее судорожно пытался из-за его спины увидеть, что же происходит, чтобы самому ударить копьём.

И он видел, как умер его товарищ. Меч вошёл в него слева, на миллиметр выше нагрудного панциря, перерубил тесёмки, соединяющие его с наспинной пластиной, и погрузился в тело. Кровь фонтаном ударила из все ещё бьющегося сердца, и стражник умер, не издав ни звука.

Девушки, вскочив на ноги, прижимали ладони ко рту, не зная точно, кричать или нет, – ведь Ода Юраку молча стоял у стены, не принимая участия в сражении, которое он начал своим собственным мечом.

Второй стражник сделал выпад копьём, но быстро отскочил назад, так как Уилл опять увернулся. Теперь он тоже шипел, покачивая копьём из стороны в сторону, и вдруг неуловимым движением метнул его. Уилл пригнулся, копьё мелькнуло над его плечом и, ударившись о стену, с глухим стуком упало на пол. Стражник до половины вытащил меч из ножен, но клинок Уилла уже описал дугу и снова просвистел в воздухе – теперь он уже не сверкал, а был тускл, и капли ещё тёплой крови разлетались от него по комнате, когда он снова опустился вниз.

Удар пришёлся по руке, и стражник с ужасом увидел, как его безжизненная кисть упала на пол. Однако правая его рука все ещё тянула оружие из ножен. Медленно. Слишком медленно. Уилл, с шумом вдыхая воздух и не теряя равновесия, ещё раз развернулся и, как бритвой, рассёк левое плечо противника, и ещё один фонтан крови ударил, словно из нового ключа. Воин рухнул, стукнув латами об пол, и вместе с ним обе девушки упали на колени у двери, не сводя расширенных глаз с заляпанного кровью обнажённого тела белого мужчины, с огромного меча, зажатого в обеих руках, с его вздымающейся груди и трепещущих ноздрей.

– Клянусь Буддой, – прошептал Ода Юраку, – вы владеете мечом, словно Минамото но-Есимото.

– Меня хорошо учили, – ответил Уилл. – Но, очевидно, это не по-японски.

Юраку пожал плечами.

– Этот замок и все живущие в нём обречены, – сказал он. – Они были обречены с того момента, как Асаи Дзекоин совершила глупость, согласившись на условия Иеясу. Вы просто немного опередили меня с вашим освобождением, Андзин Миура. – Но почему, мой господин?

– Вы – мой пропуск к благосклонности Иеясу. А я почти последний из рода Оды Нобунаги. Мой долг – прожить как можно дольше. Тоетоми, Токугава… Какое мне дело, кто правит Японией, если это не Ода?

Уилл задумчиво кивнул.

– Принесите мою одежду, – приказал он девушкам.

Они подбежали с набедренной повязкой и кимоно, в которых его должны были вести на казнь. Но Уилл не выпускал из рук меча, наблюдая за дверью.

Юраку улыбнулся:

– Бояться нечего, Андзин Миура, по крайней мере какое-то время. Все будут наблюдать за ходом сражения.

– Но меня должны были казнить, когда оно начнётся.

– Когда начнётся заключительная атака. А это ещё не скоро. Тоетоми разработали на сегодня остроумный план, который, как они надеются, принесёт им удачу.

– А вы в него не верите?

– Вы – один из Токугава, Андзин Миура. Скажите мне сами, если считаете, что этот план имеет шансы на успех. Он таков. Санада, известнейший из генералов Тоетоми, покинет замок через главные ворота, отвлекая на свою армию основные силы Токугавы, ведомые, возможно, самим принцем. Но под командованием Санады будет не главная армия. Главная, под предводительством Оно Харуфузы, пройдёт через город с целью напасть на Токугаву с фланга, как только там завяжется бой. И это ещё не всё. Когда это произойдёт, Мори и Асано, по мнению Санады, поспешат на помощь Токугаве, оставив ряды осаждающих армий. На месте останется только Сацума, занявший свои старые позиции на восточном берегу реки. Он не сможет принять участие в сражении. Но у Тоетоми останется резерв: собственно гарнизон крепости.

– Санада хочет лишить крепость гарнизона? – изумился Уилл. Девушка завязала на нём пояс.

– Да. Он понимает: либо они победят сегодня, либо все погибнут. Гарнизоном командует сам Хидеери. Когда в бой ввяжутся последние резервы Токугавы, гарнизон и совершит свою вылазку. Мой господин Санада полагает, что битву выигрывают не столько люди, сколько своевременный подход резервов, какими бы незначительными они ни были. А здесь они составят двадцать тысяч отборных воинов. – И вы сомневаетесь в исходе этого предприятия? Такой отчаянный, всеобъемлющий план почти наверняка удастся, сопутствуй им хоть малейшая удача.

– Поэтому мы должны поторопиться, Андзин Миура. Тоетоми не опасаются нападения с тыла, из-за реки, потому что она разлилась из-за весенних дождей. Там-то мы и уйдём. Я приготовил для вас лодку. Через два часа мы уже будем в лагере сегуна и сообщим, что ему лучше бы призвать на помощь Сацуму, а до его подхода вести только сдерживающее сражение.

– Через два часа? – вскричал Уилл. – Так что же мы стоим тут? – Он рванулся к двери, но тут же остановился, взглянув на Юраку.

– Эти девушки должны умереть, – произнёс тот.

Уилл помедлил. Дыхание его вернулось к норме, но грудь по-прежнему вздымалась, когда он посмотрел на двоих мёртвых солдат в лужах растекающейся крови и на двух девушек, отпрянувших за чан, все ещё нагих, все ещё прекрасных, все ещё детей.

– Можешь утопить их, – посоветовал Юраку. – Так будет лучше всего.

А ещё в этом замке были его сын и мать его сына. Они должны умереть в надвигающейся бойне. Но есть ли у него какой-нибудь выбор? Кук японец он не удался. Как европеец он спас свою жизнь.

Или его жизнь всё равно была бы спасена непредсказуемыми поворотами японской политики?