Мы дошли до кабинета Медины. Я полагал, что Эмма хочет позвонить в полицию, но она вдруг принялась рыться в бумагах, лежавших на письменном столе.

– Слава Богу, нашла! – внезапно воскликнула она, держа в руках два листа бумаги, исписанные мелким почерком Медины. Женщина принялась судорожно читать. Я в полном недоумении ждал объяснений.

– Отлично! – наконец произнесла Эмма, протягивая мне листки. Прочитав первые строчки, я все понял.

"Господин комиссар..." Это была моя статья, которую Медина успел переписать накануне. В ней подтверждалось намерение человека положить конец своим дням, потому что современное общество вызывает у него отвращение. При желании эти листки вполне могли сойти за предсмертное послание отчаявшегося человека, который намеревается свести счеты с жизнью.

Я восхитился присутствием духа Эммы. То, что она в столь сложный момент вспомнила о статье и сообразила, как извлечь из нее пользу, ставило ее в разряд самых здравомыслящих женщин из всех, кого я когда-либо знал. В свои неполные двадцать лет, имея лишь опыт безрадостного замужества, Эмма тем не менее вела себя как женщина, многое повидавшая на своем веку.

– Ты необыкновенная, – пробормотал я.

Она не стала тратить времени на доказательство обратного. Дорога была каждая минута, даже секунда. Необходимо было известить полицию как можно скорее, чтобы не вызвать подозрений. Эмма сложила листки вчетверо и засунула их в конверт.

– Мы положим этот конверт на столик в ванной комнате, чтобы полиция сразу обратила на него внимание.

– Хорошая мысль.

– Подождите, необходимо найти оригинал.

Эмма бросилась к корзине для бумаг, рассчитывая найти в ней мой черновик.

– Вот он! – облегченно выдохнула она через несколько мгновений. – Бросьте его скорее в унитаз, Жеф! А теперь необходимо как следует продумать вашу легенду. Соседи наверняка обратили на вас внимание. Я им скажу, что вы мой опекун, имеете ферму в Северной Африке, во Францию приезжали на пару месяцев, а вчера отбыли восвояси. А теперь бегите куда-нибудь и постарайтесь, чтобы вас никто не заметил!

– Эмма, может быть, мне можно остаться? Ведь письмо все равно отводит от нас подозрения.

– Ни в коем случае! Даже если вы отвертитесь от полиции, провести журналистов вам все равно не удастся! К тому же кто-нибудь из них может вас узнать, как это сделал Фернан.

Эмма абсолютно спокойно произнесла имя своего мужа. Неужели она уже забыла, что он плавает в красной от крови воде?

Ситуация значительно упростилась из-за отсутствия комиссара полиции. Его секретарь, старый хрыч, поседевший на службе, больше интересовался супружескими изменами, чем самоубийствами. Он провел первичное дознание так, словно дело шло о выдаче удостоверения личности, и поспешил отправить тело на вскрытие. К тому же директор "нашей газеты" позаботился о том, чтобы пресса не поднимала вокруг этого дела шума. О смерти Фернана сообщили лишь несколько газет.

Неделю, пока шло следствие, я провел в маленькой гостинице в квартале Жавель, размышляя о жизни, которой Фернан своей смертью придал новый смысл. Моему одинокому существованию пришел конец. У меня появилась спутница жизни. Бог сжалился надо мной, послав такую женщину, как Эмма.

Каждое утро я звонил ей, чтобы узнать, как идут дела. Она ровным голосом неизменно отвечала, что все хорошо. Эмму даже удивляло мое беспокойство. Только абсолютно невиновный человек мог держаться с такой восхитительной уверенностью в себе. Я не мог объявиться в ее доме по причине бесконечных родственников и знакомых, которые считали своим долгом выразить Эмме свои соболезнования. Я испытывал мучительные страдания, представляя себе, как ей одиноко оставаться вечером одной около этой ужасной ванной комнаты, где Фернан вскрыл себе вены. Надо обладать недюжинной твердостью характера, чтобы не потерять присутствия духа. Я страстно желал поскорее увидеть ее, заключить в свои объятия, ощутить своей уставшей плотью ее юное тело.

Медина занимал мои мысли не меньше. Его смерть по-прежнему оставалась для меня неразрешимой загадкой. До сих пор мне казалось, что я неплохо разбираюсь в людях, однако случай с Мединой показал, что это далеко не так. Этот страдающий манией величия тип, лишенный совести, который не остановится ни перед чем для достижения своих целей, сумел полностью подчинить меня своей власти, но вместо того чтобы праздновать победу и торжествовать, вдруг наложил на себя руки! Мой разум отказывался это понимать! Я мучительно пытался обнаружить внутренние мотивы, толкнувшие Медину на этот шаг. Может быть, он внезапно осознал всю никчемность своей фальшивой славы? Или ему стало совестно за бесстыдную эксплуатацию моего серого вещества? Может быть, его довело до отчаяния ощущение пустоты вокруг себя? Сколько я ни стучал в эту загадочную дверь, моего интеллекта и жизненного опыта не хватало, чтобы проникнуть внутрь.

На восьмой день утром раздался телефонный звонок, и Эмма радостно объявила, что последняя группа родственников из провинции отбыла восвояси. Путь был свободен, и я мог вернуться на свое место в дом на авеню Тийоль.

С бьющимся сердцем я потянул за цепочку звонка. Веселый звон разорвал мрачную тишину ноябрьского утра. Неуверенно залаял соседский пес. Послышались шаги... ее шаги, и мгновение спустя я увидел Эмму, прекрасную и трогательную, как никогда, в черном траурном платье, подчеркивающем золото волос. Она встретила меня без улыбки, но в ее глазах я прочел страстный призыв. Как только мы оказались в гостиной, Эмма бросилась в мои объятия.

– О Жеф! Какое счастье вновь увидеть ваши грустные глаза и этот неизменный чемодан!

Я тоже был безмерно счастлив. Бросив чемодан, я прижал женщину к своей груди.

– С этой минуты ты моя, Эмма, ты принадлежишь только мне!

– Да, мой дорогой!

– Я хочу, чтобы ты сама мне об этом сказала!

– Я принадлежу только тебе, Жеф!

Для начала мы отправились в ванную комнату. Связанные с ней страшные воспоминания еще не выветрились из моей головы. Приоткрыв дверь, я обнаружил идеальную чистоту и витающий в воздухе аромат дорогого дезодоранта. Лишь человек, наделенный больным воображением, мог представить здесь плавающее в окровавленной воде тело.

Эмма, словно прочитав мои мысли, прошептала:

– Вот видишь, его больше нет!

Действительно, все следы пребывания Медины в доме были уничтожены. Жилище отторгло его, как организм отторгает инородное тело. Дом полностью утратил связь с умершим, словно рыночная площадь, которую тщательно подмели после базарного дня.

– Мы одни, Эмма, – произнес я, – мы действительно одни!

– Да.

– Тебе пришлось пережить немало тяжелых минут, моя дорогая!

Эмма отрицательно покачала головой.

– Вовсе нет. Возможно, я и страдала бы, если бы он умер естественной смертью. Но в данном случае мне абсолютно все равно. Он сам решил уйти, что же, остается лишь благополучно вычеркнуть его из своей жизни. К тому же меня постоянно кто-нибудь навещал. Когда же я оставалась одна, то приходилось заниматься бытовыми проблемами.

– Что ты имеешь в виду?

– Мы не были богаты. За этот дом мы еще не расплатились до конца, все заработанные Фернаном деньги уходили на взносы. Его начальник выдал мне чек на триста тысяч франков. После оплаты похорон мало что осталось. Короче, мне следует устраиваться на работу.

От возмущения я подскочил на месте.

– Тебе?! Работать?!

– Ну разумеется, Жеф! Иначе нам не на что будет жить!

Я с нежностью смотрел на нее, такую маленькую, хрупкую, свежую, созданную лишь для того, чтобы, уютно устроившись, сидеть на мягких диванных подушках. Я абсолютно не мог представить ее за рабочим столом.

– Я этого не хочу...

– Но, Жеф, вы должны понять...

– А я на что, Эмма?