Теперь она стала следить за фигурой в куртке целенаправленно: вдруг обозналась? Такое бывает, мало ли людей ходит вокруг.

Фигура тем временем скрылась за углом и пропала из вида. «Показалось! – с облегчением подумала Сабина. – Я становлюсь излишне подозрительной, так и до психозов недалеко». Но только она собралась вернуться на рабочее место, как знакомая фигура вынырнула с другой стороны дома.

«Что за бред? – Сабина затрясла головой, пытаясь развеять мираж. – Что ему здесь нужно?!» Незнакомец тем временем медленно, все так же прихрамывая, продвигался вдоль здания, то и дело вытягиваясь, словно собирался заглянуть в окна первого этажа, хотя чисто технически это было невозможно. Потом он неожиданно наклонился и стал осматривать газон перед входом. Это уже точно было подозрительно.

«Надо вызвать милицию, – лихорадочно соображала Сабина. – Пусть проверят у него документы, хотя бы его испугают. Но кто это: мелкий воришка, собирающийся украсть компьютер, или кто похуже? У нас при входе есть камера наблюдения – значит, если она включена и исправна, его засекут. Может быть, позвонить Тверитинову? Чтобы он вызвал каких-нибудь охранников». И в этот ответственный момент весело зазвонил ее мобильник.

Подозрительный тип мгновенно вылетел у Сабины из головы. Потому что она услышала голос Максима. Они некоторое время болтали, а потом он предложил:

– А давай прогуляемся? Я подъеду и...

– Извини, не получится, – с сожалением отказалась она. – У Сергея завтра выступление на семинаре, мне нужно подготовить документы. Именно мне, потому что Горьков окончательно разболелся. Сегодня его даже оставили в больнице. Ты же знаешь, что он вчера головой стукнулся?

– Да, что-то такое слышал, – неопределенно ответил Макс.

Он не хотел говорить ей, что вчерашнее происшествие – это еще цветочки. И что сегодня Боря Чагин сломал Горькову ребро. И особенно не хотел говорить, при каких обстоятельствах это произошло. Она и так считает, что их знакомство состоялось при экстремальных обстоятельствах, и это как-то повлияло на развитие их отношений. Зачем укреплять ее в этой мысли?

– Тогда, может быть, завтра? – спросил он. И сам себе возразил: – Нет, извини, завтра вечером у меня будут люди, которыми придется заниматься. Может быть, послезавтра? В пятницу.

– В пятницу? Просто великолепно, – согласилась Сабина. – Пятница – это уже почти выходной. Именины сердца. Обожаю пятницы.

Интересно, а полагаются ли ей выходные дни? Что-то она пока еще не слышала от Тверитинова такого слова – «выходной». И Петька ей ничего об этом не сказал. Тоже мне, специалист по заключению контрактов! Игрок высшей лиги... Продал ее в рабство Эмме Грушиной, поклявшись втиснуть родную и не слишком тощую сестру в сорок четвертый размер!

Вдруг у Тверитинова нет выходных? Он работает с утра до ночи и не помышляет об отдыхе? Тогда придется отпрашиваться у него на свидания, как у строгого родителя. Достаточно сказать: я ухожу по личному делу, и он тотчас обо всем догадается.

Она принялась перебирать в памяти события сегодняшнего дня. Они мелькали калейдоскопом: белокурая фея, сбросившая туфли с усталых ног, главбух с историческими бакенбардами, рабочий Семен рядом с чанами и сетками, запертая дверь в кафельную комнату, лестница, ведущая из подвала вверх, к солнечному свету, мачеха Ани Варламовой... И ее подозрения относительно Тверитинова. Когда Сабина думала о нем, ей становилось не по себе. Косвенные улики против женской интуиции. Интуиция подсказывала, что босс честен. Улик между тем становилось все больше.

Сегодня консьерж, охраняющий дверь в доме ее босса, припас на ужин бутерброд с сыром. Сыр, весь в слезах, лежал на куске бородинского хлеба, который был пропитан маслом. Из-под него торчали перышки зеленого лука.

– Швейцарский, – уверенно сказала Сабина, поглубже засунув руки в карманы плаща. Искушение схватить чужой бутерброд было таким сильным, что она едва ему не поддалась.

– Откуда вы знаете? – удивился парень. – Действительно швейцарский. Но на нем ведь не написано!

Она подарила ему улыбку старого мудрого индейца, умеющего разговаривать с духами. Голод настолько обострил ее чувства, особенно вкус и обоняние, что теперь она запросто могла бы дегустировать продукты.

А она ведь голодала! На бумаге эта диета выглядела совсем не такой зверской, какой оказалась на самом деле. Получается, что леденцы и жевательная резинка, чай на скорую руку и кусочки печенья – вовсе не такая чепуха, как ей казалось раньше. А француженки – очень сильные женщины.

Ей хотелось жареную курицу. Ароматную, сочную, со сладким мясом. Эта курица в лакированной коричневой корочке с прилепившимися к ней кусочками чеснока и иголками тмина стала ее навязчивой идеей. Она думала о ней днем и ночью. Ночью точно. Кажется, из-за этой воображаемой курицы она сегодня не заснет. Хорошо, что Тверитинов не питается дома. Иначе ее мучения утроились бы. Или удесятерились. В холодильнике у него негусто. Экономка не оставляет на плите кастрюлек с луковым супом и мясными биточками. Вероятно, он питается в ресторанах. Интересно, а когда он состоял в браке, жена готовила ему обеды? Кажется, феи не умеют готовить – только колдовать.

Прежде чем открыть замки выданными ей ключами, Сабина нажала на кнопку звонка. В последний раз Тверитинов связывался с ней несколько часов назад, ничего толком не сказал, только заметил, что был в парикмахерской и теперь так похож на Кэри Гранта, что женщины старше шестидесяти постоянно просят у него автограф.

Сабина попыталась вспомнить, показывали ли фильмы с Кэри Грантом в советские времена, и тут он сам открыл дверь. Не Кэри Грант, разумеется, а ее босс. Он не был похож на кинозвезду. Но при этом так сильно изменился, что Сабина его даже не сразу узнала. Короткая челка, сбитая на бок, делала его моложе и вообще очень ему шла. В довершение всего одет он был в ярко-желтый свитер, в каких обычно фотографируют горнолыжников. Эти снимки из глянцевых журналов стоят перед глазами каждой мечтательной девушки.

– Вот это да, – сказала Сабина. Тотчас поняла, что замечание прозвучало чудовищно фамильярно, и покраснела.

По крайней мере, ей показалось, что она покраснела, потому что кровь бросилась к щекам. Однако Тверитинову ее изумление, кажется, пришлось по душе. На его лице промелькнуло самодовольное выражение, которое тотчас сменилось обычной равнодушной миной.

– Входите, – сказал он, отступая в сторону. Не удержался и спросил: – Вас Макс привез?

– Вы имеете в виду своего директора? – невинно спросила Сабина, избавляясь от обуви.

– Директора, – подтвердил Тверитинов. – Вы с ним на «ты». И вчера он возил вас ужинать.

Сабина понятия не имела, что ответить на этот выпад. Сказать, что это не его дело? Какие-то у них неправильные отношения получаются.

– Да уж, – улыбнулась она, решив не обращать внимания на мелочи. – Это было настоящее приключение. Все складывалось на редкость неудачно, и в результате мы не съели ни кусочка.

Тверитинов неопределенно хмыкнул и спросил:

– Кстати, вы не голодны?

– Нет-нет, – поспешно возразила Сабина, испугавшись, что накаркала и экономка испекла какую-нибудь кулебяку с грибами, которой он непременно желает ее угостить. – Я совсем не хочу есть.

О своем незамысловатом ужине она позаботилась, прикупив в ближайшем магазине колбасу и зеленый салат. Салат продавали прямо в горшочке, запакованном в целлофан, и Сабина взяла одну штуку. А вот с колбасой вышла неувязка. Дело в том, что в диете, которую они с Петей так легкомысленно выбрали, не указывалось количество продуктов, которые полагалось съесть. Ветчина или вареная колбаса без жира, листовой салат. Сколько салата – два листика или пучок размером со свадебный букет? А колбаса без жира? Что, если захочется съесть целый килограмм? Может быть, количество не имеет значения, а важна только последовательность потребления продуктов?

Сабина так долго маялась перед прилавком, что продавщица в конце концов не выдержала и сообщила ей свистящим шепотом: надо взять лучше вон ту колбасу, которая лежит в самом углу. Ее только сегодня привезли. Еще она пыталась всучить Сабине лоточек с сырокопченым изыском – брауншвейгской колбасой, нарезанной продолговатыми ломтиками. Колбаса была темной, плотной и имела ни с чем не сравнимый запах, от которого Сабина испытала приступ острой жалости к себе.