— И вы готовы дать показания на повторном суде?

— Да, — всхлипнула вдова.

Мигель задумчиво вертел в руке карандаш. Пожалуй, ни одно другое дело не цепляло его так сильно, как это. Может, из-за того, как обошелся с ним алькальд.

Начальник полиции никогда бы себе в этом не признался, но, будучи выходцем из социальных низов, более всего на свете он хотел добиться полного признания со стороны сильных мира сего. И когда его обозвали щенком и сопляком и в ущерб делу, его делу, на двадцать пять лет отправили невиновного человека на каторгу… в общем, его это задело.

События дня вымотали Мигеля до предела, но внезапный визит Анхелики словно что-то переключил у него внутри, и он снова чувствовал себя готовым к бою.

Лейтенант попросил капрала принести ему и посетительнице по чашечке кофе и начал приводить мысли в порядок. Он понимал, что значит идти против алькальда и собственного начальства в Сарагосе, но также знал, что, если вдова будет настаивать, а она уже сейчас готова пожертвовать своим добрым именем, он как начальник полиции будет просто обязан провести повторное следствие.

Кроме того, хотя у него еще недоставало опыта в таких делах, что-то подсказывало ему, что смена правящего режима может благоприятно сказаться на пересмотре дела, если Энрике подаст прошение. Теперь, когда прежде гонимые анархисты и прочие социалисты сами пришли к власти, те, кто повесил на Гонсалеса это паскудное обвинение, наверняка уже не будут чувствовать себя так уверенно.

Появлялся прекрасный шанс довести следствие до конца, а заодно и кое с кем посчитаться.

«Так… до шести на улице никто не появится; съезжу-ка я к Эсперанса, поговорю с полковником, а заодно и с сыном садовника еще раз попробую потолковать, — решил Мигель. — А если и конфет ему купить… мно-огое может проясниться…»

В этот день ясный и справедливый мир, в котором жил старый полковник Эсперанса, окончательно рухнул. Когда сеньор Хуан услышал по радио о намерении республиканцев реформировать армию и отделить церковь от государства, он побагровел, схватился за сердце и потребовал принести ему ружье.

Сеньора Тереса делала все, что могла, но удержать отца не сумела. Рискуя получить апоплексический удар, полковник принялся самостоятельно рыскать по всему дому и требовать, чтобы ему немедленно отдали спрятанное «этим бабьем» ружье.

И когда старик выскочил на террасу, ничего не понимающий в господских делах, но все прекрасно видевший Себастьян принял единственно верное решение: подхватил корзинку для камней и убрался подальше от английского газона, в самую верхнюю часть огромного сада. Здесь, вдалеке от хозяев, он мог часами опрыскивать плодовые деревья и подрезать засохшие ветки, делая нужную и полезную работу и не рискуя попасться кому-нибудь на глаза.

Только поэтому он и не видел, как старый полковник, шаркая и слегка подволакивая ногу, пришел на кухню и устроил там настоящий погром, насмерть перепугав и Хуаниту и Кармен. Только поэтому мальчик ничего не знал о жутком разносе, постигшем двух отдыхавших в тенечке конюхов. И только поэтому он и понятия не имел, что стряслось, когда сеньор Эсперанса в поисках очередной жертвы набрел на идеально круглую клумбу, в самом центре которой покоилась сеньора Долорес. А полковник впал в настоящее неистовство.

За исключением высаженных четыре дня назад на маленьком пятачке в самом центре клумбы черенков, укоренившиеся еще в прошлом году розы, все, как одна, выбросили свои первые бутоны, и выведенный словно по линеечке, великолепно исполненный рисунок предстал во всей своей непристойности. На всю светло-розовую клумбу раскинула свои лучи огромная алая пятиконечная звезда.

Едва увидев ее, полковник побагровел и схватился за сердце.

— Хосе! Где Хосе?! Где этот чертов садовник?!

Сопровождавшая отца сеньора Тереса схватила полковника за руку и потащила прочь.

— Пойдемте, папа, вам нельзя так переживать…

— Уйди, дура! — заорал полковник. — Немедленно его ко мне! Убрать все! Живо! Где эта сволочь?!

Сеньора Тереса попыталась убедить отца, что это — роковая случайность и садовник наверняка не держал в мыслях ничего дурного, но старый сеньор Эсперанса был уже вне себя.

— Ко мне его! Живо! Все убрать! Все! — надрывая горло и сердце, кричал он и вдруг заплакал. — Предатели… Везде предатели… Да будьте вы все прокляты!

Поначалу, когда к пяти часам вечера уставший от целого дня работы под палящим солнцем Себастьян спустился к центральной аллее, он буквально оцепенел. За исключением маленького, еще не распустившегося пятачка в самом центре, все его розы были безжалостно вырваны и брошены в гигантские кучи по краям огромной клумбы. Но отец уже подбирался и к центру.

Непереносимое страдание захлестнуло Себастьяна и доверху наполнило все его существо болью: отец вразвалку топтался прямо по голове сеньоры Долорес!

Себастьян тоненько пискнул, подбежал к отцу и ухватил его за рукав.

— Н-н-не-е…

Тот развернулся, и Себастьян глянул в его глаза и сразу понял, что это не случайность и не ошибка. Отец хотел убить эти цветы.

— Н-не-е, — решительно замотал головой Себастьян, отчаянно, что было сил, вцепился в отца и попытался оттащить его прочь, подальше от священного пятачка, где среди молодых зеленых черенков было упрятано маленькое тело покойной сеньоры.

— Это ведь ты, гаденыш, сажал… — с ненавистью прохрипел отец.

Себастьян ничего не понимал. Он видел, как сильно отец ненавидит эти цветы, но за что, объяснить себе не мог. Отец ухватил его за ворот, оторвал от земли, и в следующий миг небо и земля поменялись местами, перед глазами мелькнул рубчатый след отцовской подошвы, под ребрами что-то хрустнуло, и свет померк.

На этот раз Мигель решил отправиться в дом Эсперанса на лошади. Ему уже несколько раз обещали выделить машину, но каждый раз новенькую полицейскую «Испано-суизу» получал какой-нибудь другой городок огромной провинции. А теперь, после провозглашения Республики… Честно говоря, Мигель сомневался, что вообще когда-нибудь получит машину.

Нет, в принципе лошадь была неплохая — умная, а главное, ко всему привычная. Как утверждал Альварес, Голондрина когда-то и впрямь напоминала ласточку своей стремительностью, но со временем втянулась в полицейскую специфику, перестала метаться от запаха крови и выстрелов и начала смотреть на все окружающее свысока, так, словно всему знала настоящую цену.

И все же теперь, в разгар двадцатого века, когда и алькальд, и прокурор, и судья имели положенные им по статусу служебные автомобили, начальник всей городской полиции лейтенант Санчес находил для себя довольно унизительным гарцевать на Голондрине. Только особая ситуация, в которой пребывал городок, а вместе с ним и вся страна, заставила его закрыть глаза на возраст и эстетические достоинства этого «транспортного средства».

Впрочем, до усадьбы Эсперанса Мигель добрался достаточно быстро. Спрыгнул с Голондрины, привязал ее к столбу и стремительно поднялся по лестнице на террасу.

— Привет, Кармен, — на ходу бросил он кухарке. — Где сеньор Эсперанса?

— Ой, господин лейтенант! — всплеснула руками Кармен. — Слава богу, что вы пришли, а то он его убьет!

— Кто убьет? Кого убьет?

— Мальчонку! Пойдемте, я вас провожу, все-таки вы — полиция…

Мигель крякнул и последовал за Кармен.

— А как себя чувствует полковник? — на ходу поинтересовался он.

— Сеньора Тереса с ним не справляется… — вздохнула Кармен и прибавила шагу.

— Из-за Республики? — сразу догадался Мигель.

— Из-за клумбы, — всплеснула руками Кармен. — Представляете, приказал клумбу истребить! Все цветы до единого… Вот мальчонка и попал под горячую руку!

Сокращая путь, Кармен повела начальника полиции прямо сквозь заросли лещины, бегом вывела на открытую площадку, и Мигель сразу все понял.

Этот бугай уже совсем потерял разум и добивал мальчишку ногами. Мигель рванулся вперед, отшвырнул садовника в сторону и присел.