Солнце освещало внутренность склепа достаточно хорошо, и алькальд сразу увидел все: и разбросанные по всему полу увядшие розы, и пустую гробницу, и разбитую крышку рядом с ней.

— Дьявол!

Вошедший следом начальник полиции встал рядом.

— Только не трогайте ничего, сеньор Рохо, — тихо попросил он.

— Вот кому это могло понадобиться? — дрогнувшим голосом спросил алькальд — не его, а самого себя.

— В академии нам рассказывали о похожем случае, — судорожно вздохнул молодой полицейский офицер, но взял себя в руки и принялся внимательно осматривать каждую деталь: и крышку, и разбросанные повсюду цветы, и пустую гробницу.

— А вам в академии не рассказывали, как избежать политического скандала накануне выборов? — язвительно поинтересовался алькальд.

— Рассказывали, — не оборачиваясь, кивнул Санчес. — Будем брать расписку о неразглашении с каждого допрошенного свидетеля. Ну… и сами — помалкивать…

— Я не могу утаить это от сеньора Эсперанса, — раздраженно возразил алькальд.

— А вам это и не удастся, — покачал головой начальник полиции. — Я уже спросил падре — его ключ на месте. А значит, тот ключ, что торчит в дверях, похищен из дома Эсперанса, и, скорее всего, кем-то из прислуги. Так что допрашивать придется всех.

Алькальд горестно вздохнул. Уж в том, что кухаркам дома Эсперанса рот не заткнешь, возьми хоть десять расписок, он был уверен.

Они провели в склепе совсем немного времени, и Мигель, взяв у падре Франсиско тоненький шелковый лоскуток от платья сеньоры Долорес и вкратце расспросив его, в какой последовательности прошло это утро, подал знак алькальду и двинулся к ограде. Показал сеньору Рохо на выломанный прут и примятые кусты шиповника и с усилием продрался сквозь густые заросли.

Вещественных доказательств была масса. Повсюду: на кустах шиповника, на жухлой желтоватой траве, на протоптанной рыбаками тропе — он видел многочисленные черные шелковые нитки и — самое главное — следы волочения тела.

— Он шел впереди и задом, — на ходу продемонстрировал Мигель алькальду, как именно тащили труп. — Поэтому и следов его на тропе нет; все затерто телом покойной сеньоры.

— А почему вы думаете, что он был один? — хмуро поинтересовался сеньор Рохо.

Начальник полиции пожал плечами:

— Видно. Тропинка слишком узка для двоих, поэтому они примяли бы траву и справа, и слева от следов волочения, но трава цела.

Они прошли еще около пятидесяти метров, и тут, возле старого огромного каштана, лейтенант остановился и присел. С минуту разглядывал густо покрывавшие массивные корни черные шелковые нитки, затем быстро переместился чуть дальше, провел указательным пальцем по одной из двух глубоких борозд во влажной земле и разогнулся.

— Он сделал что-то вроде носилок для одного человека.

— И что это значит? — с подозрением уставился на молодого полицейского алькальд.

— Он мог уйти достаточно далеко. Надо вызывать солдат для прочесывания всего лесного массива и немедленно задержать всю прислугу дома Эсперанса для допроса.

Сеньор Рохо зло дернул губой. Этот мальчишка, похоже, пытался давать указания алькальду.

— Насчет прислуги-то я распоряжусь, — словно сообразив, что именно так раздражает алькальда, задумчиво проговорил Мигель, — не солдат вызвать можете только вы. Больше некому.

— А вы представляете себе, сколько разговоров пойдет, если я подключу войска? — недобро прищурился алькальд.

— А вы представляете себе, — парировал офицер, — сколько дней я все это прочесывать буду со своими шестью полицейскими?

Алькальд обиженно поджал губы. Возразить было нечего.

— Господи… Ну вот кому это могло понадобиться?

— Вы Зигмунда Фрейда читали? — отряхнул испачканные землей ладони юный начальник полиции. — У него есть очень толковые наблюдения…

Алькальд печально покачал головой. Теперь он точно знал, что они с этим «студентом» не сработаются.

Иногда Себастьяну казалось, что где-то внутри он знает, как она выглядела. Но в снах мать приходила к нему лишь невнятной темной тенью. Он не видел ни ее лица, ни ее рук, и только алая оторочка по краю черного жакета всегда была ясной и четко различимой.

А вот тот день, когда ее обнаружили в петле, отпечатался в памяти Себастьяна на удивление ярко. Он прекрасно помнил привязанную к толстой ветви дуба прямо за их домом и обрезанную кем-то веревку. Он до мельчайших деталей помнил позу отца, сидящего на дощатом ящике возле дома и бессмысленно теребящего в руках темно-зеленый шейный платок. Запомнил он и толстого полицейского, окруженного женщинами с кухни, и даже то, как моментально замолкали слуги, стоило ему или отцу, даже спустя много дней, появиться возле хозяйского дома.

Возможно, если бы Себастьян знал или хотя бы мог себе представлять другую жизнь, он бы иначе оценил окруживший их с отцом вакуум, но он не знал и не мог представить себе ничего другого. Изоляция от остальных работников дома Эсперанса и шепот за спиной были привычны и обыденны, как ежедневный труд в саду, как собственная немота и как те причудливые образы, что являлись ему во сне, как сейчас…

Мигель вернулся в каштановую рощу сразу же после того, как отдал распоряжение капралу Альваресу задержать всю дворню дома Эсперанса и не выпускать никого вплоть до его прихода. Он еще раз осмотрел зловещее место под каштаном и пришел к выводу, что количество висящих повсюду нитей говорит лишь об одном: именно здесь платье сеньоры Долорес было разорвано, и, возможно, на множество лоскутов. Он достал из рукава полотняный носовой платок, вытер взмокший лоб, пригнулся к земле и пошел, а затем побежал вдоль четких бороздок, оставленных носилками неведомого похитителя.

Бежать пришлось долго. Дважды Мигель едва не терял след, дважды обнаруживал, что преступник по непонятным причинам сворачивал с тропы, и дважды же, цепляясь за гнилые корни и редкие кусты, попадал на самое настоящее бездорожье. Поднимался по осыпи на довольно высокие холмы, брел заваленными буреломом оврагами и не переставал дивиться невероятной целеустремленности и физической крепости злодея. А на самом крутом подъеме он испытал настоящее потрясение. Повсюду, буквально на каждом метре его пути, валялись обрывки белых кружев.

На секунду ему даже стало плохо. Точно такие же кружева он видел однажды, когда, еще в Мадриде, осматривал тело убитой сутенером проститутки. Прекрасно помня, во что была одета проститутка, Мигель сделал несокрушимый вывод: вокруг разбросаны части женского нижнего белья, а если еще точнее — панталон.

«Бедный сеньор Эсперанса! — сокрушенно думал он. — Как же ему сказать?»

Он прошел еще дальше, поднял с земли маленькую серебряную бляшку, украшавшую пояс покойной сеньоры, изящную черную туфельку с левой ноги и наконец отыскал единственную вещь, которая могла представлять интерес в смысле продажи, — крупную белую жемчужину.

Лейтенант Санчес был на похоронах и хорошо запомнил это жемчужное ожерелье на покойной, и, пожалуй, только теперь он окончательно уверился в том, что преступника абсолютно, даже на самую малость, не интересовали украшения покойной. Иначе он не допустил бы потери такой драгоценности и снял бы ожерелье в самом начале, еще в склепе.

Он перевел дух и побежал по отчетливо видимому следу дальше, перевалил через холм, падая и оскальзываясь, промчался вниз и только на выходе к мосту в растерянности остановился. Здесь, у самого русла горной речушки, все было усыпано обкатанными камнями, и след мог просто не сохраниться.

Невероятно сильное даже для апреля полуденное солнце жарило вовсю и еще набирало мощь. Мигель вытер взмокший лоб полотняным платком, стараясь не терять след, трусцой побежал вниз по склону и вдруг увидел, как из-за поворота показалась и двинулась по дороге к мосту вызванная посыльным алькальда рота королевской пехоты.

«А ведь на мосту могут быть царапины!»