Между тем город остался прежним, и все, что Паран видел вокруг себя, тоже было очень знакомым. Знатное происхождение – это оно отодвигало мир столичных улиц, окружая лейтенанта невидимым и недосягаемым для простолюдинов барьером.

«Дар и… проклятье», – вспомнились ему чьи-то слова.

Правда, сейчас Паран был без телохранителей. Знать давно утратила былое влияние в обществе. Люди, встречавшиеся ему на пути, даже не подозревали о его происхождении. Они видели только военный мундир, доспехи и понимали: перед ними – не ремесленник, не разносчик и не торговец, а солдат. Меч империи, которых у нее десятки тысяч.

Паран миновал ворота Высокого яруса и поехал вдоль Мраморной дороги, где начинались первые богатые дома. Здания не теснились к проезжей части, а скрывались за стенами заборов, которыми были обнесены дворы. Сочные, веселые цвета стен и оград соперничали с зеленью листвы. Улица уже не кишела народом, а у ворот стали попадаться караульные. Исчез отвратительный запах сточных канав и гниющих отбросов; ветер доносил ароматы распустившихся цветов и негромкое журчание садовых фонтанов.

Запахи детства.

Постепенно богатые дома сменились особняками. Здесь жила знать, родовая аристократия. Она давным-давно владела землей, на которой стояли эти жилища, больше похожие на загородные усадьбы. Империя с ее заботами казалась здесь чем-то заурядным и докучливым. История династий, обитавших в этой части Анты, насчитывала семь столетий и начиналась с кочевых племен, пришедших сюда с востока. Они явились не на пустое место и, как водится, огнем и мечом утверждали свое право, оттеснив местные племена, заселявшие побережье. Менялись времена, менялась и сама знать. Бывшие свирепые кочевники занялись разведением лошадей и торговлей вином, элем и тканями. Боевая аристократия превратилась в аристократию торговцев, чьим рукам привычнее было держать не меч, а золотые монеты. Схватки в бою сменились торговыми сделками, закулисными интригами и подкупом.

Парану казалось: став военным, он словно замыкал круг, возвращаясь к ремеслу далеких предков, сильных, неистовых и искренних в своих проявлениях. Выбор этот стоил ему разрыва отношений с отцом.

Лейтенант подъехал к знакомым воротам. К ним вела широкая аллея, которая в центральной части города сошла бы за настоящую улицу. Караульного у ворот не было. Потянув веревку, Паран несколько раз позвонил в дверной колокол.

Открывать ему не торопились. Паран ждал.

Наконец с другой стороны послышался лязг засова и чей-то ворчливый голос. Заскрипели несмазанные петли, и дверь открылась.

Этого старика Паран видел впервые. Его лицо было исполосовано шрамами. Одеяние старика составляла латаная-перелатаная кольчуга, доходившая ему до самых колен. Голову украшал старый шлем с грубо выправленными вмятинами, но начищенный до блеска.

Мутные серые глаза старика смерили лейтенанта с головы до пят.

– Как на картинке, – пробормотал привратник.

– Что ты сказал? – не понял Паран.

Привратник широко распахнул дверь.

– Взрослее, конечно, но похож. Хороший художник вас рисовал. И манеру держаться передал, и выражение лица. Добро пожаловать в родной дом, Ганоэс.

Паран провел лошадь через узкие ворота. За ними по обе стороны стояли два служебных флигеля усадьбы. Над крышами флигелей синело небо.

– Ты не знаком мне, воин, – сказал старику Паран. – Но чувствую, стражники хорошо изучили мой портрет. А сейчас, поди, вытирают об него ноги в своей казарме? Угадал?

– Есть такое.

– Как тебя зовут?

– Гамет.

Старик успел снова запереть дверь и теперь шел позади лошади.

– Вот уже три года я состою на службе у вашего отца.

– А до этого?

– Не стоит углубляться в расспросы.

Они вступили во внутренний двор. Паран изучающе глядел на старика.

– Мой отец имеет обыкновение разузнавать все о тех, кого берет к себе на службу.

Гамет усмехнулся, обнажив белые зубы.

– Он так и поступил, иначе меня бы здесь не было.

– Вижу, ты успел повоевать на своем веку.

– Позвольте, молодой господин, я возьму вашу лошадь.

Паран отдал ему поводья, затем обернулся и стал разглядывать знакомый двор. Почему-то двор показался ему меньше, чем прежде. А вот и старый колодец, выкопанный здесь много веков назад и теперь совсем обветшавший и готовый рассыпаться в прах. Ни один каменщик не возьмется его чинить, боясь разбудить призраков. На таких же старых камнях стояла и родовая усадьба Паранов. Пространство под ней было полно каких-то помещений, проходов, тупиков, наполовину засыпанных землей, сырых, низких и ни что уже не годных.

Двор жил своей привычной жизнью. Никто из слуг даже не заметил появление молодого господина.

Гамет осторожно кашлянул у него за спиной.

– Ваших родителей нет в городе.

Паран рассеянно кивнул. Еще бы: в Эмалау, их загородном поместье, у отца всегда найдутся дела. Жеребята, виноторговля. Все как всегда.

– А сестры ваши здесь, – продолжал Гамет. – Я сейчас скажу, чтобы прибрали в вашей комнате.

– Так ее не открывали с самого моего отъезда?

Гамет помялся.

– Почти. Просто перетащили туда кое-что из мебели и сундуки. Сами знаете: места в доме мало…

– Сколько себя помню, его всегда было мало.

Паран вздохнул и молча зашагал к крыльцу.

Пиршественный зал был пуст. Эхо возвращало гулкие шаги Парана. Пуст был и длинный стол, к которому направлялся сейчас лейтенант. Из-под ног с хриплым мяуканьем разбегались потревоженные кошки. Паран швырнул на спинку стула запыленный плащ, сам сел на скамью и уперся спиной в обшитую деревом стену. Глаза он закрыл.

– А я думала, ты по-прежнему находишься в Итко Кане, – раздался поблизости женский голос.

Паран открыл глаза. У начала стола, опираясь рукой о спинку отцовского кресла, стояла Тавора – его средняя сестра. Она была всего на год моложе Парана. Все та же простая одежда, все то же бледное лицо и рыжеватые волосы, подстриженные даже короче, чем было нынче принято. За это время Тавора успела вытянуться и почти сравнялась с ним ростом. Из неуклюжей девочки-подростка она превратилась в девушку, но красоты это ей не прибавило.

Тавора глядела на брата, внешне ничем не выказывая своих чувств.

– Я получил новое назначение, – пояснил Паран.

– В Анту? Странно, что мы об этом не слышали.

«Конечно, вы бы обязательно услышали. Знать хоть и утратила свое влияние, но по умению разузнавать новости ей по-прежнему не было равных».

– Мое назначение оказалось неожиданностью даже для меня. Но в Анте я служить не буду. Я приехал всего на несколько дней.

– Тебя повысили в звании? Или назначили на более высокую должность?

Паран улыбнулся.

– Вот уже и ты начинаешь повторять отцовские слова: влияние, положение, богатство. Добавь еще сюда честь фамилии.

– Об этом, братец, ты давно перестал беспокоиться.

– Теперь об этом беспокоишься ты. Отец что, отходит от повседневных дел?

– Постепенно. Со здоровьем у него все хуже. А ты ведь даже ни разу не написал ему из Итко Кана…

Паран вздохнул.

– И ты, Тавора, решила хоть как-то восполнить ему то, чего он так и не дождался от своего непутевого сына? Не думаю, что я снискал бы отцовскую благосклонность, если бы остался здесь и не пошел в армию. Я всегда считал: управлять семейными делами должен тот, кто это умеет.

Тавора сощурилась. Гордость не позволила ей даже улыбнуться на комплимент брата.

– А как Фелисина? – спросил он про младшую сестру.

– Как всегда. Сидит затворницей у себя в комнате и сочиняет. Она еще не знает о твоем приезде. Представляю, как она обрадуется и как следом огорчится, когда ты скажешь ей, что приехал всего на несколько дней.

– Она становится твоей соперницей?

Тавора презрительно фыркнула и отвернулась.

– Фелисина? Она слишком мягкотелая для этого мира. Да и вообще для любого мира, кроме своих четырех стен. Сам увидишь: она ничуть не изменилась.