— Так вы с нами, Хэмлок?

— А если я откажусь?

— Если бы я считал ваш отказ возможным, я вас не пригласил бы сюда. Если вы откажетесь, церковь, столь вам полюбившаяся; будет разрушена. Более того, под вопросом окажется само ваше пребывание на свободе.

— Как так?

— Нам известно о картинах, которые вами собраны. И гражданский долг обязывает нас сообщить об их местонахождении куда следует. Разумеется, лишь в том случае, если мы при этом не потеряем ценного и надежного сотрудника. — Из-под бровей, похожих на чесаную вату, блеснули карминовые глаза.

— Итак, вы с нами?

Джонатан задремал было над книжкой, лежащей у него на коленях, но тут у него сильно закружилась голова. Он задержал дыхание и, моргая, уставился на страницу, но так и не мог вспомнить, что он там уже прочел. Шоколад остыл, на поверхности выступила бежевая пенка. Гроза кончилась, ветер стих, остался лишь мерный, усыпляющий стук дождя по окнам с витражами. Он поднялся, выключил лампу и уверенно, привычно прошел по темному нефу. День безделья не снял усталость окончательно, и Джонатан прилег на свою гигантскую кровать шестнадцатого века, глядя через перила хоров. Он то напрягал слух, то ослаблял — как бы включая и выключая стук дождя.

Напряжение, перенесенное в Монреале, все еще стояло комком в желудке. Первые прозрачные покровы сна стали тихо-тихо опускаться на него, но он сам резко сорвал их, встрепенувшись от страха. Он попытался вызвать в сознании любой образ, лишь бы не видеть мерзкие белые комочки слизи. И поймал себя на том, что старается вызвать перед внутренним взором арлекинские блестки в теплых карих глазах.

И тут он окончательно проснулся. Его тошнило. Он пассивно боролся с этим весь день, но больше бороться не было сил. Вывернувшись наизнанку, он затем больше часа пролежал совершенно голый на холодных плитах пола в ванной, снова собирая себя по кусочкам.

Потом он возвратился в кровать — к золотистым блесткам, так напоминавшим костюм Арлекина.

Пробуждение Джонатана не было ни бодрым, ни просветленным. Он словно продрался сквозь разбухшие пласты какой-то гадости. Остатки мерзкого сна мешались с непрошенной и нежеланной явью. Кто-то не то во сне, не то наяву пытался отнять у него банку компота, очень почему-то ему дорогую. Нет, не компота… Джема.

Что-то защекотало в паху. Прищурив глаза, Джонатан увидел окружающее поотчетливей.

— О, нет! — прохрипел он. — Какого черта тебе здесь надо, Черри?

— С добрым утром, Джонатан! — весело отозвалась она. — Щекотно было?

Он со стоном перевернулся на живот.

Черри, одетая в одни шорты, юркнула к нему под простыню и тронула губами его ухо.

— Ням-ням-ням, — сказала она и поступила в соответствии со своими словами.

— Уходи, — буркнул он в подушку. — Если не оставишь меня в покое, я… — Не в силах придумать надлежащей меры наказания, он еще раз застонал.

— То, что ты сделаешь? — бодро спросила она. — Изнасилуешь меня? Знаешь, я последнее время много думала об изнасиловании. Оно плохо тем, что партнеры лишают себя возможности общения на межличностном уровне. Но у изнасилования перед мастурбацией есть одно преимущество — не чувствуешь себя такой одинокой. Ты меня понимаешь? В общем, если тебе так уж приспичило меня изнасиловать, я, по-моему, должна это претерпеть со смирением, надлежащим женщине.

Она перевернулась на спину и раскинула руки и ноги, как святой Андрей на кресте.

— Ох, ради Бога, Черри! Дать бы тебе ремнем по мягкому месту…

Она тут же приподнялась на локте и, приняв серьезный, озабоченный вид, произнесла:

— Мне и в голову не приходило, что ты садист, Джонатан. Но что поделать, долг влюбленной женщины — потакать всем интимным прихотям своего мужчины.

— Ты не влюбленная женщина. Ты сексуально озабоченная женщина. Ну ладно же! Твоя взяла! Я встаю. Почему бы тебе не спуститься на кухню и не сварить мне кофе?

— Кофе уже перед тобой, о мой пылкий возлюбленный! Я сварила его, прежде чем подняться к тебе.

На тумбочке стоял поднос с кофейником и двумя чашками. Он принял сидячее положение, а она поправила ему подушки. Потом она налила кофе и передала ему чашку, которую он чуть не выронил, когда она вновь забралась к нему в постель и села рядом. Они соприкасались плечами и бедрами, и она закинула ногу поверх его ноги.

Джонатан почувствовал, что в секс-игре на первенство высшей лиги объявлен перерыв. И все же, она была голая по пояс, и ее белые груди резко выделялись на фоне медного загара прочих частей ее тела.

— Эй, Джонатан, — вполне серьезно сказала она, глядя на дно своей чашки, — можно тебя спросить? Правда, что раннее утро — самое подходящее время для моих визитов? Ведь мужчины часто просыпаются с эрекцией?

— Обычно это означает, что им пора пойти в уборную, — пробурчал он в чашку.

Она молча обдумала эту ценную информацию.

— Природа расточительна, — печально заметила она. Потом к ней вернулось хорошее настроение. — Ну да ничего! Рано или поздно я застигну тебя врасплох. И тогда — трах!

— Трах?

— По-моему, это не совсем точное звукоподражание.

— Будем надеяться.

Она на мгновение ушла в себя, потом повернулась к нему и спросила:

— Тут ведь дело не во мне, правда? То есть, если бы я не была девственна, ты бы меня взял, да?

Он сложил пальцы за головой в замок и потянулся вперед, к вытянутым носкам.

— Конечно. Тут же. Трах.

— Потому что, — настойчиво продолжала она, — на самом деле я довольно привлекательна, и богата до омерзения, и фигура у меня неплохая.

Она замолкла в ожидании комплиментов.

— Эй! Мы же говорим о моей фигуре!

После еще одной паузы она сказала:

— Ну, по крайней мере, грудь у меня красивая, правда? Он, даже не взглянув, ответил:

— Конечно. Просто потрясающая.

— Прекрати сейчас же! Да посмотри же на нее! По нынешним меркам немного маловата, зато крепкая и красивая. Как ты считаешь?

Он взял одну из ее грудей в ладонь и рассмотрел с внимательностью профессионала.

— Очень красивые, — подтвердил он. — И числом две, что особенно радует.

— Так почему же ты, наконец, не сдашься и не переспишь со мной?

— Потому что ты кривляешься, преодолевая природную стеснительность. Более того, ты девственница.

Кривляния я могу простить, потому что их ты перерастешь. Но девственность — никогда. Кстати, не хочешь надеть блузку?

— Не-ет. Вряд ли. Как знать? Может быть, когда-нибудь в тебе заговорит естественное желание — и ба-бам!

— Ба-бам?

— Лучше, чем «трах». Давай налью еще кофе.

Она наполнила его чашку, а со своей подошла к краю хоров и, облокотясь о перила, принялась задумчиво осматривать неф церкви.

Черри была ближайшей соседкой Джонатана, и жила она вместе с прислугой в большом и нелепом особняке в четверти мили по дороге. Они на пару оплачивали содержание искусственного песчаного пляжа, соединявшего их владения. Ее отец, Джеймс Мэттью Питт, юрисконсульт крупной компании, купил поместье незадолго до смерти, и Черри очень понравилась роль хозяйки. На время своих отлучек Джонатан вверял ей присмотр за домом и оплату счетов. У нее был свой ключ от дома Джонатана, она приходила и уходила, когда хотела, пользуясь то его библиотекой, то — заимообразно — его шампанским для своих вечеринок. На эти вечеринки он никогда не ходил, не имея ни малейшего желания сводить знакомство с раскрепощенными молодыми людьми ее круга. Само собой разумеется, Черри ничего о Джонатане не знала — кроме того, что он преподаватель и критик-искусствовед и, насколько она знала, довольно обеспеченный человек. В подземную галерею ее никогда не приглашали.

Их флирт мало-помалу перерос во все более мощный натиск со стороны Черри и все более стоические отказы со стороны Джонатана. Все строилось на негласной договоренности, что задача Джонатана и сводится к тому, чтобы постоянно ее отшивать. Если бы когда-нибудь он в этом не преуспел, она была бы совершенно ошеломлена. Их битва никогда не утрачивала некоторой толики шарма — обе стороны вели ее изобретательно и с юмором. Их отношениям лишь добавляло остроты то, что некая отдаленная возможность все же маячила на горизонте.