— Спасибо, Андерль. Ты был хорош.

Андерль кивнул, но не из эгоизма, а искренне признавая четкость и безошибочность своих действий. Он просто выразил согласие с их одобрительной оценкой. Потом он посмотрел на Карла:

— Ты не знал, что у нас непорядок?

— Нет.

— По веревке этого не почувствовал?

— Нет.

— Плохо.

Эта простая оценка задела Карла больше, чем любые упреки.

Джонатан завидовал Андерлю, его самообладанию — сидит себе на краю пропасти, задумчиво смотрит туда, и все.

Сам Джонатан ни в коей мере не был спокоен. Он дрожал, промокший насквозь и продрогший, и его все еще подташнивало от резкого скачка адреналина.

Что касается Биде, то он сидел рядом с Джонатаном и осторожно трогал шишку над ухом. Внезапно он громко рассмеялся:

— Странно, да? После того как меня камень с опоры сбил, ничего не помню. Наверное, это было целое событие. Жаль, что я его проспал!

— Вот это настоящий спортсмен! — сказал Карл, сделав легкое ударение на третьем слове, чтобы подчеркнуть разницу в настроениях Биде и Джонатана. — Сейчас мы немножко отдохнем и соберемся с духом, а потом — вперед! Насколько я изучил этот маршрут, следующие четыреста метров будут просто детской игрой.

Каждый нерв в теле Бена устало ныл, измотанный душевным и физическим напряжением, — он бессознательно старался помочь четверке, внутренне повторяя каждый их шаг, управляя их движением как бы телепатически. В глазах гудело от напряжения, мышцы лица застыли в гримасе озабоченности. Он нехотя похвалил Карла: когда водопад остался позади, тот стремительным и четким маршем повел группу вверх по девственной скале, мимо окошек Айгервандской станции, через длинную балку, забитую снегом и льдом, которая подвела их к мощному бараньему лбу, выпирающему из полоски скального грунта на границе Первого и Второго Ледников. Чтобы подняться на этот отвесный лоб, потребовалось два часа отчаянных усилий. После двух безуспешных попыток Карл снял с себя рюкзак и атаковал лоб с таким акробатическим самозабвением, что удостоился аплодисментов на террасе отеля, когда наконец взобрался на вершину. Этой краткой овации он, разумеется, услышать не мог. При страховке сверху остальные смогли залезть на лоб с относительной легкостью.

Следуя своему дневному распорядку, шапка айгерских облаков опустилась и скрыла альпинистов из виду на два послеполуденных часа. За это время Бен разогнул свою согбенную за телескопом спину и пообщался с назойливыми репортерами — в основном посредством рыка и односложных ругательств. Те айгерские пташки, надежды которых на получение удовольствия от созерцания оказались обманутыми, гневно протестовали, но администрация стойко отказывалась вернуть деньги, поясняя с неожиданно пробудившимся христианским смирением, что она не властна над деяниями Господа.

Двигаясь быстро, чтобы успеть пройти как можно больше до наступления сумерек, штурмовая группа поднималась сквозь туман по ледяному ущелью, соединявшему Второй Ледник с Третьим. Когда облака поднялись, Бен увидел, что они начали разбивать лагерь, безопасный, но не очень удобный, — так, по крайней мере, казалось снизу — чуть левей Утюга и ниже Привала Смерти. Уверенный, что на сегодня восхождение закончилось, Бен позволил себе прервать невидимую нить, соединяющую его с альпинистами. Он был доволен итогами первого дня. Они оставили за собой больше половины стены. Кое-кто в первый день забирался и повыше (более того, Вашак и Форстенлахнер поднялись по северной стене за один прием в течение восемнадцати часов при идеальных погодных условиях), но никому не удавалось добиться лучшего на нехоженом пути. Отсюда и выше они пойдут по классическому маршруту, и у Бена появилось больше уверенности в возможном успехе — при условии, что сохранится погода.

Совершенно измочаленный и немного больной от кислого комка в желудке, Бен сложил штатив телескопа и устало двинулся к террасе. Он не ел с самого утра, хотя и подкрепился шестью бутылками немецкого пива. Он не обращал внимания на айгерских пташек, которые все еще стояли, сгрудившись у телескопов. Но внимание пташек постепенно отключалось от альпинистов, которые сегодня, похоже, ничем больше не рискуют, а стало быть, ничего завлекательного больше не покажут.

— Ну разве не прекрасно?! — захлебываясь от восторга, проговорила одна из старательно накрашенных пожилых женщин своему платному спутнику, который, во исполнение долга, сжал ей руку и направил свой итальянский профиль в указанном дамой направлении. — Эти малюсенькие крупиночки облаков! — восторженно пела женщина. — Все такие розовые и золотистые в закатных лучах солнца! Ах, они очень-очень милы!

Бен посмотрел вверх и замер. Рябь облаков, похожая на пахту, быстро тянулась с юго-востока. Фён.

С яростным упорством обрушившись на несклонную к сотрудничеству швейцарскую телефонную службу, парализованный незнанием немецкого, Бен все-таки умудрился дозвониться до метеорологического центра. Он узнал, что фён вышел на Бернский Оберланд внезапно.

Он продержится всю ночь, обрушит яростные бури на склоны Айгера, и под жутким прессом теплого воздуха растопится огромное количество снега и льда. Однако Бена заверили, что к полудню фён будет вытеснен устойчивым антициклоном, надвигающимся с севера. При этом вместе с антициклоном ожидается рекордное похолодание.

Бен положил трубку на рычаг и, ничего не видя перед собой, уставился на записи, сделанные для памяти на стене телефонной кабины.

Буря и таяние, а потом рекордный холод. Вся стена превратится в сплошной каток. Подъем будет невозможен. Спуск — крайне затруднителен, а если Траверс Хинтерштоссера будет забит льдом, также невозможен. Он подумал, знают ли альпинисты в своем утлом лагере, что приготовила для них айгерская погодка.

Два крошечных выступа в скале, обнаруженные ими, были не очень-то хороши для ночевки, но выше они решили не подниматься — до темноты оставалось полчаса и не хотелось рисковать остаться ночью вообще без убежища. Они устроились в том же порядке, в каком шли: Карл с Джонатаном заняли верхний выступ, а Андерль и Жан-Поль устроились на нижнем, который был чуточку пошире. Сколов снег ледорубами и вбив целую систему крючьев для развески снаряжения и самих себя, они устроились настолько уютно, насколько позволяла скаредная в этом отношении стена. К тому времени, как лагерь был разбит, первые, самые смелые звезды уже прорезали темнеющее небо. Ночь опускалась быстро — и небо усеялось яркими, холодными, равнодушными звездами. С северного склона, где находилась группа, ничто не предвещало фёна, который несся на них с юго-востока.

Придав складной плитке относительную устойчивость, точнее сказать, воткнув ее между собой и Жан-Полем, Андерль чашку за чашкой готовил тепловатый чай — вода закипала, не успев как следует нагреться. Все расположились достаточно близко друг от друга, и чашки можно было передавать из рук в руки. Они пили и молча блаженствовали. Хотя каждый и заставил себя проглотить несколько кусочков твердой пищи, клейкой и безвкусной в обезвоженных ртах, именно чай спасал от холода и утолял жажду. Плитка работала целый час, время от времени альпинисты чередовали чай с чашечкой-другой бульона.

Джонатан забрался в свой мешок на гагачьем пуху и обнаружил, что если он сейчас заставит себя расслабиться, то сможет и сдержать лязг зубов.

За исключением того времени, когда он действительно активно шел в гору, холод, который все они испытали после купания в ледяной воде, заставлял его постоянно дрожать, и на это впустую тратилась энергия и истощались нервы. Выступ был таким узким, что ему пришлось сесть верхом на рюкзак, чтобы, не прикладывая постоянных усилий, держаться на скале, да и то его положение было почти вертикальным. Он привязался к крюкам, вбитым позади, двумя отдельными веревками на тот случай, если Карл попытается перерезать веревку, пока он дремлет. Джонатан предпринял эту разумную меру предосторожности и считал себя в относительной безопасности. Те, кто был внизу, не могли легко добраться до него, а то, что он находился прямо над ними, означало, что, если Карл сбросит его или обрежет обе веревки, он, падая, увлечет за собой двух остальных, а он сомневался, что Карл так уж хочет остаться на стене в одиночестве.