— Здравствуй, Семён Константинович. Эвакуация штаба у меня, — тусклым голосом ответил комфронта. — Только что отдал приказ на подрыв мостов… Ты… вместо меня приехал?

— И не надейся, — ответил Тимошенко. — Вместо Семёна Михайловича. Эвакуация — это правильно, — он это сказал таким тоном, что комфронта даже голову поднял, самому тупому среди нас стало понятно, что ТАК говорят только о вещах одобренных там, в кремлевских высях. — Пойдем пока к штабным, доложите оперативную обстановку.

Аркаша остался в приемной, а я пошел за начальником к штабным. Ну, и одетый с иголочки лейтенант тоже. Внутрь мы не заходили, делать адъютантам там нечего, но слышали всё.

После небольшой суеты, вызванной появлением высокого начальства, Тупиков наскоро доложил обстановку, рассказав и о Кременчуге, и о Лохвице. Тимошенко что-то уточнял, тут поперли цифры, номера частей, да в таком количестве, что у нормального человека сразу бы заболела голова. Ну, я-то закаленный, меня так просто не возьмешь, я минут десять выдержать смогу. Так что самое главное я не пропустил.

— У меня для вас есть хорошее известие, — спокойно сказал Тимошенко. — И это позволит нам отвести войска от Киева на рубежи…, - штабные, наверное, от зависти съели свои ручки, потому что сейчас он им показал, что значит забить голову цифрами и названиями. — Сегодня наша авиация, получается, отличилась дважды. Кроме несомненного успеха у Кременчуга наши сталинские соколы разбомбили узловую станцию…, — тут что-то позади меня загремело, оказалось, пришлый адъютант завалил какие-то папки, которые до того спокойно лежали и никого не трогали. Так что кусок сообщения секунд десять я не слышал. — Таким образом, — закончил маршал, — у Гудериана через двое суток кончится горючее…

Тимошенко, конечно, своим сообщением настроение поднял. Да, понятно, отступление, все дела, ничего радостного. Но одно дело, если отходишь, а другое — когда прорываешься, без боеприпасов, без еды, не зная куда. Для военного человека главное, чтобы поставили четкий приказ: кто, куда и каким образом. Тем более, когда у противника тоже не всё ладно со снабжением. А это значит, что и танки, и самолеты, да всё подряд, на какое-то время встанут. Ну, и нам от этого легче будет.

Расфуфыренному лейтенантику я, конечно, помогать не стал. Это чудо военной мысли, оказывается, хотело пролезть поближе к двери и послушать своего начальника. Побыть причастным к большим делам, значит. Чтобы после войны, дослужившись до полковника, наляпать мемуарчики, как сам Тимошенко спрашивал у него советов по наилучшему задавлению вражин. Ну, и само собой, поведать общественности, как он давил руками фашистов в рукопашной. И в самом деле, не про чистку же сапог рассказывать, мемуары не для того пишутся.

Маршал закончил совещание и уехал, о чем-то еще накоротке переговорив с Кирпоносом, а мы продолжили готовиться к запланированному отходу на заранее подготовленные позиции. Таскал папки к бочке, трепался с Аркашей. Так что нападение на штаб я банально прошляпил. Ну какие-то хлопки за окном во дворе, взрывы. Так в Киеве постоянно что-то взрывается — налет за налетом. Сирена не воет — и ладно.

Но тут прямо возле меня треснуло стекло. Посмотрев на пулевое отверстие, я начал подозревать, что мы оказались в глубокой жопе. Осторожно выглянул в окно. По двору бежали солдаты в советской форме. И что удивительно — они стреляли из винтовок и автоматов в бойцов комендантского взвода. Ворота управления были сорваны взрывом, к нам заруливала «полуторка», на кабине который был установлен пулемет на треноге. Из него велся активный огонь, тарахтела эта зараза громче всех остальных.

— Аркаша, валите отсюда нахрен! — крикнул я Масюку, как раз входящему в кабинет, рванул фрамугу, открыл огонь из двух пистолетов — ТТ и трофейного Парабеллума. Целил в пулеметчика и, что удивительно, попал. Хоть и не сразу. Ну, так мне хотелось верить, что я. Сначала разбил стекло грузовика, потом дал поправку — задел стрелка. Он вдруг осел и повалился в кузов. Сразу стало чуть тише, раз в десять примерно. Полуторка со скрежетом уткнулась в ступеньки крыльца.

Тут бы сообщить, что всё кончилось, мы победили и все враги бесславно продолжили истекать кровью, а мы вперед под звуки оркестра… Но ни хрена подобного. Это было только начало.

Атакующие по непонятной причине перенесли огонь на меня, и я повалился на пол. Обзор хуже, конечно, но шансов уцелеть больше. Перед этим увидел, как Аркаша на четвереньках улепетывает из этого кабинета. Видать, не только мне это не понравилось. Стекло окончательно лопнуло, на меня посыпались осколки. Я поменял позицию, дорасстрелял магазины. Куда палил? В Киевскую область, вестимо дело. Изображал сопротивление, короче. Потом в такой же позе, как и Масюк, пополз по коридору в сторону приемной. Оттуда тоже раздавались короткие очереди, только автоматные. Оказалось, что в окно палил сам Кирпонос. Бил Михаил Петрович из ППД как опытный боец, отсекая по три, четыре выстрела.

— Лови!

Комфронта, увидев меня, кинул мне еще один автомат, подвинулся возле окна. Сам стал снаряжать диск патронами, что россыпью лежали на столе Аркаши.

Я занял место Кирпоноса, начал давить огнем залегших фашистов. Попутно пресекая попытки диверсантов взобраться в кузов к пулемету. Если доберутся — нам хана. Положат прямо в приемной.

— Бранденбург! — крикнул я комфронта, когда в стрельбе возник коротенький перерыв.

— Скорее всего, — Михаил Петрович бросил мне снаряженный диск, поднял трубку телефона. К моему удивлению, он работал.

— Протасенко, долго вы там еще телиться собираетесь? Тебе не кажется, что я должен другими вещами заниматься? Да, курсантов тоже в ружье и к штабу. Пусть по переулкам заходят. Да и этих… Что? Громче, не слышу!

Грохот, и правда, стоял оглушительный. Немцы почему-то оказались жутко невежливыми, не дали договорить спокойно. А еще пороховые газы ели глаза.

Вдруг мне в подарок кто-то закинул гранату. Прямо под ноги через разбитое окно влетела колотушка. Я даже рассмотрел неожиданный сюрприз перед тем как мозг сработал и я выбросил ее назад. Вовремя, наверное, даже до земли не долетела.

— Михаил, что тут у тебя творится? — в кабинет сильно пригнувшись влетел колобком… Хрущев. Нет, понятное дело, совсем не так он спросил. Но мы же договорились без мата, так что одно могу сказать: слова «Михаил» и «что» там присутствовали.

Странное дело, с тех пор как мы с Масюком так славно пошутили над Никитой по поводу самолета, прошло немало времени. Час, не меньше. Почему его тогда на совещании с Тимошенко не было? Я не выдержал и спросил, когда он замолчал вместе с выстрелами:

— А вы как здесь оказались, Никита Сергеевич?

— Машина поломалась, будь она неладна, сколько раз говорил водителю — проверяй, проверяй! — видать, от близкой опасности на Хрущева напала говорливость и он прямо сыпал словами. — Я тогда в политотдел, а оттуда к интендантам зашел, узнать как идет вывоз имущества ЦК.

Хозяйственный какой…

— … А тут стрельба. А у этих деятелей даже оружия не оказалось, сидят там как крысы по углам. Счётами, наверное, сражаться собрались, — нервно хохотнул он. — Но вроде кончилось всё, — он начал подниматься на ноги и никто из нас даже вякнуть не успел, а Никита уже рухнул на пол, зажимая руками рану на шее.

Хреновое дело. Не хватало только ко всем остальным гостинцам получить похороны члена Военного совета фронта, не говоря уже о первом секретаре и прочем. Помри у нас на руках Хрущев — не отмоемся.

Но вроде как кровь, хоть и сочится у Никиты между пальцев, но не особо обильно. Живи, товарищ Хрущев, ты еще должен рассказать как мы под твоим чутким руководством сражались с врагами.

Я перелез к нему, махнув рукой Кирпоносу, что сделаю всё сам. Вряд ли перевязки у Михаила Петровича получается делать так же хорошо, как управляться с ППД. Тем более, что стрельба усилилась со стороны ворот. Похоже, там без нас уже разберутся. Наше дело теперь — дождаться конца. Не годится, когда комфронта с членом Военного совета как на передовой отстреливаются. В прошлый раз ничего хорошего из этого не получилось.