Кейдж был задет, расстроен и зол и не думал скрывать этого, когда также поднялся с кровати, нашарил рукою джинсы, просунул ноги одновременно в обе штанины и одним сердитым движением натянул их себе на бедра.

— Полагаю, что действительно не понял. Почему бы тебе не объяснить мне, Дженни?

Она не слышала звука его шагов, заглушенных толстым, пушистым ковром, поэтому испугалась, когда, повернувшись на звук его голоса, неожиданно обнаружила его стоящим прямо перед собой. Его брови были сердито сдвинуты. Он опять оставил застежку джинсов открытой, и его волосы, спутанные ее страстными руками, виднелись из расстегнутого гульфика.

Кейдж был просто воплощением мужской сексуальности, и это настолько бросалось в глаза, что ей изо всех сил пришлось взять себя в руки, чтобы осмелиться противостоять ему.

— Возможно, твоя мораль и не имеет ничего против этого поведения, свойственного скорее уличным кошкам по весне, но я так не думаю.

— Так ты считаешь, что то, чем мы занимались, можно назвать поведением уличных кошек? — возмутился он дрожащим от гнева голосом.

— Нет, я так не думала, пока не почувствовала, как ребенок шевелится.

— Мне кажется, это — прекрасно. Мне бы очень хотелось, чтобы ты разделила радость ощущения этого первого касания со мной.

— Кейдж! Это ребенок другого мужчины! Неужели ты не понимаешь, какой женщиной меня это делает?

Ее гнев прошел, уступив место стыду и раскаянию. Она опустила голову, снова дав волю слезам. Кейдж смотрел, как ее плечи вздрагивают от рыданий. Ее маленькие, хрупкие руки вцепились в обернутое вокруг тела одеяло, так же как, наверное, Ева сжимала тот первый фиговый листок в надежде прикрыть свой стыд.

— И какой же женщиной это тебя делает?

Дженни покачала головой, не в состоянии связно сформулировать свои мысли. Она шмыгнула носом, глотая слезы.

— Что мы делали вместе… то, как я себя вела, когда мы… мы… занимались любовью…

— Ну, продолжай же, — подтолкнул ее Кейдж, когда она заколебалась.

— Я больше не понимаю сама себя. Я люблю тебя, но я ношу под сердцем ребенка твоего брата.

— Хол умер. Мы живы.

— Я отрицала это, не признаваясь даже самой себе, но твои родители были частично правы, когда обвинили меня в том, что я пыталась соблазнить Хола, отвлечь от его миссии.

— Что ты имеешь в виду? — Кейдж озабоченно нахмурил брови.

— Той ночью он пришел в мою спальню, чтобы всего лишь пожелать мне спокойной ночи. Он вовсе не хотел заниматься со мной любовью. Я целовала его и умоляла остаться со мной, забыть о поездке и жениться на мне.

— Ты мне уже говорила об этом. Ты же сказала, что он ушел и лишь потом вернулся.

— Так и было.

— Так что тебе вовсе не следует обвинять себя в том, что это ты его соблазнила. Хол принял собственное решение, безо всякого воздействия с твоей стороны.

Дженни прислонила голову к оконному косяку и невидящим взглядом посмотрела сквозь полуопущенные жалюзи:

— Неужели тебе не ясно? Он, вероятно, вернулся просто для того, чтобы посмотреть, как там я, поцеловать меня на ночь, и не более того. Я же была просто в отчаянии, и он не мог этого не почувствовать.

У Кейджа все словно сдавило внутри. Сколько же ему еще страдать от этой лжи? Почему бы ей уже давно не скончаться естественной смертью и, черт возьми, не оставить его в покое? Почему она возвращается, словно преследуя его всякий раз, когда он едва обретает счастье быть с Дженни? Как неумолимый страж райских чертогов, этот грех не дает ему попасть на небо.

— И все равно это было его решением, — твердо сказал он.

— Но если бы той ночи не случилось, возможно, он бы остался жив. У меня не было достаточно разума, чтобы задуматься о возможной беременности, но, вероятно, Хол понимал это. Может быть, именно об этом он думал, когда проявил невнимательность и позволил, чтобы его схватили.

Я не могла придумать ничего лучшего, чем совратить его с благословенной миссии, в то время как на самом деле я любила тебя, страшась и не чувствуя в себе силы признать это. Теперь я сплю с тобой, будучи беременной ребенком Хола. Из-за меня дитя никогда не узнает своего отца.

Кейдж внезапно замер на месте, а потом сел на краешек кровати. Он широко расставил колени, положил на них локти и подпер голову кулаками, уставившись на ковер у себя под ногами.

— У тебя нет причин чувствовать себя виноватой, Дженни.

— Не ободряй меня. Я себя презираю.

— Послушай меня, слушай! — резко сказал Кейдж, поднимая голову. — Ты не виновата ни в чем из этого, — ни в совращении Хола, ни в желании заставить его отказаться от его миссии, и уж точно ни в его смерти. Равно как и в том, что занималась любовью со мной, будучи беременной от Хола.

Она повернула голову и растерянно посмотрела на него. Луна освещала только одну половину ее лица, другая же оставалась в тени. И к лучшему, подумал Кейдж. Он боялся увидеть выражение ее лица, после того как все ей откроет.

Кейдж сделал глубокий вдох и тихо, но решительно произнес:

— Хол не является отцом твоего ребенка, Дженни. Отец — я. Я вошел в твою спальню той ночью, а не Хол. И это со мной ты занималась любовью.

Ее глаза широко раскрылись, взгляд замер, и она безмолвно уставилась на него с другого конца комнаты. Медленно она сползла по стенке и села на пол, погружаясь в одеяло, как в кокон. Виднелось лишь ее лицо, бледное, с написанным на нем недоверием, и ее руки с белыми костяшками пальцев.

— Это невозможно, — едва дыша, проговорила она наконец.

— Это правда.

Она яростно затрясла головой:

— Это Хол вошел в комнату. Я видела его.

— Ты видела меня. В комнате было темно. Я встал против света, приоткрыв дверь. Я был для тебя всего лишь неясным силуэтом.

— Это был Хол!

— Я проходил мимо твоей двери и услышал, как ты плачешь. Сперва я хотел позвать Хола. Однако он по-прежнему оставался внизу, занятый беседой с матерью и отцом. Так что я сам решил проведать тебя.

— Нет, — едва слышно прошептала она, качая головой.

— Прежде чем я успел сказать что-нибудь, ты приподнялась и назвала меня Холом.

— Я тебе не верю.

— Тогда откуда я знаю, как все случилось? Ты потянулась ко мне. Твое лицо было в слезах. Я видел, как они блеснули в неярком, идущем из коридора свете, прежде чем закрыл дверь. Я признаю, что должен был назвать себя в тот самый момент, когда ты обратилась ко мне как к Холу, но я не решился. Я не хотел тогда и теперь чертовски рад, что так этого и не сделал.

— Я не хочу тебя слушать. — Она закрыла уши руками.

Однако он невозмутимо продолжал:

— Я понимал, что ты страдаешь, Дженни. Ты испытывала боль и нуждалась в утешении. Честно говоря, не думаю, что Хол смог бы дать тебе то, что тебе тогда было нужно.

— А ты смог, да?! — гневно прошипела она.

— Да, я сделал это.

Он встал с кровати и подошел к ней.

— Ты просила меня обнять тебя, Дженни.

— Я просила Хола!

— Но Хола ведь там не было, так? — вскричал Кейдж, дав волю собственному гневу. — Он сидел внизу и болтал о предназначении, божественной миссии и прочей чепухе, в то время когда должен был утешать свою невесту.

— Я занималась любовью с Холом! — вскричала Дженни в последней напрасной попытке отрицать то, что он только что ей поведал.

— Ты была расстроена. Ты плакала. Мы с Холом достаточно похожи, чтобы ты могла принять меня за него. Мы были одеты в одинаковые рубашки и джинсы. Я не сказал ничего, что дало бы тебе возможность узнать мой голос.

— Но я должна была почувствовать разницу.

— С кем ты могла меня сравнить? Ведь у тебя не было другого любовника.

Она хотела бы забыть, с какой страстью призывала этого «любовника» обнять и поцеловать ее, так же как старалась не вспоминать о тех снотворных таблетках, что приняла той ночью. Разве не была она в опьянении, а ее сознание не было затуманено? Разве ей не казалось потом, что все это могло быть лишь игрой ее воображения? Разве ее не покидало ощущение, что все это случилось во сне?