Ларри залился краской: ему доставило удовольствие, что о нем, оказывается, рассказывают. Он сомневался, действительно ли новый знакомый приходится Гвидо дядей, или он просто близкий друг семьи, которого принято именовать «дядей». Ларри широко улыбнулся всем сразу и горячо пожал новому знакомому руку.

— Садись, — велел Panettiere и налил Ларри анисовки.

Ларри со смехом ответил:

— Я не пью, лучше кофе.

Он видел, что мистер ди Лукка рассматривает его откровенным, оценивающим взглядом, как отец, впервые увидевший ухажера своей дочери: сузив глаза, придирчиво и недоверчиво.

Гвидо налил Ларри кофе и наполнил рюмку ди Лукка анисовкой.

— Па, — бросил он, — дядюшка Паскуале говорил, что ищет нового сотрудника, — верно, дядюшка Паскуале? Вот тот, кто вам сгодится, — мой друг Ларри. Помните, что я вам про него рассказывал?

Старшие мужчины повернулись к нему с терпеливыми, ласковыми улыбками. Panettiere воздел руки, как бы признавая недостатки в воспитании сына, а дядюшка Паскуале пожал плечами, как бы желая сказать: «Ничего не поделаешь — молодость!» В Италии подобные дела обставляются по-другому. Дядюшка спросил Panettiere по-итальянски:

— Как он, ничего?

— Un bravo «Славный паренек (ит.).», — нерешительно откликнулся Panettiere.

Мужчины понимающе улыбнулись и не спеша отхлебнули из своих рюмок. Потом они зажгли толстые сигары «Де Нобили». Впрочем, вид мистера ди Лукка не оставлял сомнений, что молодой человек произвел на него неплохое впечатление.

Ларри привык, что на него реагируют именно так. Он давно знал, что его улыбка и манера вести себя почему-то очень приятны другим людям; как мужчины, так и женщины мгновенно проникались к нему симпатией. Однако, зная это, он вовсе не возгордился, хоть и пользовался своим преимуществом, не забывая благодарить судьбу, что только усиливало его чары.

— Как бы ты отнесся к возможности поработать со мной? — обратился к нему ди Лукка.

Вот тут-то и сыграли роль главные достоинства Ларри, его инстинкт, подсказывающий, как вести себя с теми или иными людьми. Ему задан личный вопрос: ты уважаешь меня как человека?

Признаешь во мне предводителя племени, второго родителя, почтенного крестного отца? Если бы он осмелился уже на этом этапе спрашивать: что за работа, за какую плату, где, когда, как, каковы гарантии — все рухнуло бы. Надежда пропала бы, едва забрезжив.

Но Ларри, даже не стремясь по-настоящему к новой работе и в мыслях не имея бросить железную дорогу, где он вырос за восемь лет до мастера, а всего лишь руководствуясь врожденной учтивостью и своим безусловным доброжелательством, с неотразимой искренностью сказал:

— Работать с вами было бы для меня большим удовольствием.

Паскуале ди Лукка радостно сдвинул пухлые ладони, произведя неожиданно звонкий хлопок. Глаза его вспыхнули, на лице отразилась негаданная радость.

— Боже всемогущий! — воскликнул он. — Неужто итальянцы до сих пор воспитывают здесь, в Америке, таких вот молодых людей?

Гвидо разразился счастливым смехом; Panettiere обвел всех довольным взглядом. Ларри сохранял на устах скромную улыбку.

— Сейчас я вам покажу, что я за человек, — объявил Паскуале ди Лукка. Вытащив из кармана пачку купюр, он протянул Ларри три двадцатки со словами:

— Вот тебе плата за первую неделю. Придешь ко мне в офис завтра утром и сразу приступишь к работе. Наденешь костюм и галстук — не огромный, а тонкий, как у американца, — гляди на мой. Вот адрес. — Он вытянул из нагрудного кармана визитную карточку и вручил ее Ларри. После этого он откинулся на спинку стула и запыхтел сигарой.

Ларри взял деньги и визитную карточку. Он был слишком ошеломлен, чтобы вымолвить хоть что-то, кроме сбивчивых слов благодарности. На железной дороге он зарабатывал вдвое меньше, даже когда работал полную рабочую неделю.

— Что я вам говорил, дядя Паскуале? — гордо сказал Гвидо. Мистер ди Лукка согласно кивнул.

Опустевшие рюмки были наполнены вновь. Теперь Ларри мог спрашивать о новой работе. Ди Лукка объяснил, что Ларри предстоит стать агентом профсоюза пекарей по сбору взносов; у него будет спокойная, нехлопотная территория, и если он достойно проявит себя, то через годик-другой получит более прибыльный участок. Оказалось, что взносы платят не только наемные работники пекарен, но и владельцы, причем гораздо более высокие. Ларри придется вести учетные книги как страховому агенту, проявлять такт, не торопиться, поддерживать со всеми дружеские отношения, никогда не пить в рабочее время, никогда не заводить связей с женщинами из пекарен. Работа непростая, деньги он будет получать не задаром.

Мистер ди Лукка допил последнюю рюмку анисовки, пожал Ларри руку и напомнил:

— Завтра в десять утра.

Потом он по-дружески обнял Panettiere, потрепал Гвидо по щеке и вручил ему свернутую банкноту, ласково присовокупив:

— Старайся помогать отцу. Он слишком снисходителен, как настоящий американец, но гляди — стоит дяде Паскуале услышать, что что-то идет не так, и он лично явится, чтобы научить тебя быть почтительным сыном итальянских родителей. — В его голосе звучала сталь.

Гвидо по-свойски хлопнул его по плечу и ответил:

— За меня не беспокойтесь, Zi Паскуале.

Взяв дядюшку под руку, он проводил его до двери; по пути они смеялись, довольные друг другом.

— Женись на хорошей итальяночке, которая была бы настоящей помощницей в пекарне, — сказал напоследок гость.

Вернувшись, Гвидо принялся отплясывать вокруг Ларри, восклицая:

— Получилось, получилось! — Успокоившись, он сказал:

— Ларри, пройдет год-другой — и у тебя будет свой дом на Лонг-Айленде. Мой дядюшка — далеко не скряга. Верно, отец?

Panettiere медленно допил свою анисовку и со вздохом сказал:

— Ах, Лоренцо, Лоренцо, славный мой мальчик!

Вот теперь ты узнаешь, что такое жизнь, и станешь настоящим мужчиной.

Теперь Ларри Ангелуцци вел завидное существование. Он спал допоздна, обедал дома, а потом обходил пекарни и булочные на своей территории. Булочники-итальянцы были лучше всех они угощали его кофе и пирожными; поляки держались настороженно, но рано или поздно уступали его обаянию, хотя он твердо отказывался пить вместе с ними крепкие напитки. Они восторгались его успехом у польских девушек, забегавших выпить кофейку и задерживавшихся до тех пор, пока Ларри не уходил в следующую булочную. Иногда он пользовался задней комнатой, чтобы наскоро переспать с девушкой, потому что знал, что булочник, на глазах у которого произошло совращение, воспользуется этим и сам станет таскать ту же девушку в ту же заднюю комнату, причем уже регулярно.

Итальянцы платили взносы смиренно, как богобоязненные крестьяне на родине, носившие яички священнику, чтобы тот прочел им письмо, и вино деревенскому писарю, чтобы тот растолковал им заковыристый закон. Поляки платили просто за его общество и обаяние. С кем у него возникли проблемы, так это с немцами.

Эти не то чтобы вообще отказывались платить, но он чувствовал, что им не нравится платить, именно ему, итальянцу. Они редко предлагали ему кофе с булочками, еще реже болтали с ним, чтобы выказать дружелюбие. Они просто платили, как платят молочнику или другому разносчику. Ларри был готов смириться с этим — он и так пил теперь слишком много кофе, однако такое отношение заставляло его чувствовать себя гангстером.

Впрочем, все, возможно, объяснялось проще: настоящие трудности возникли только с одним булочником, а тот как раз оказался немцем. Ларри было еще больше не по себе по той причине, что именно этот булочник выпекал самый лучший хлеб, самые вкусные и пышные именинные торты и самые замысловатые печенья. Дела у него шли как нельзя лучше, но он все равно отказывался платить взносы.

Он был единственным, у кого Ларри ничего не удавалось получить. Когда он доложил об этом мистеру ди Лукка, тот пожал плечами и сказал:

— Ты хорошо зарабатываешь? Так старайся! Попытайся еще месяца два, а потом расскажешь мне о результатах.