После обеда, песен, поздравлений Уолтера, сообщения о преподнесенном Национальным фондом свадебном подарке — двух туристских фургонах, домиках на колесах, символику которых никто из тристанцев не мог разгадать, — было все-таки сделано хорошее фото традиционного хоровода вокруг новобрачных…

Вспоминать это время своей жизни они будут недружелюбно. Симон позднее сказал так:

— Скверные месяцы! Мы еще держались все вместе. Но надолго ли? Во имя чего? Официально Тристана больше не существовало. У нас уже не было ни пастора, ни администратора, ни ответственных лиц. Агнесса уехала к дочери и зятю в Суонси. Трое мужчин ушли в море на грузовом судне, двое других работали у садовода, одну семью взял на работу Королевский ветеринарный колледж, пятеро парней на стажировке, другие готовились к переходу в центр переподготовки… Мы чувствовали, что все разваливается. Мы не понимали, как, а другие даже почему, надо противиться неизбежному. Наша группа, которая была естественной — ее сплоченность охраняли берега острова, — превращалась теперь в искусственную группу, охраняемую оградой и страхом раствориться среди вас… Резервацией она стала, вот чем! — прибавит он даже.

И каждый, сам того не желая, без устали убеждает в этом себя и своих хозяев.

Вот целый полк биологов, врачей, социологов, которые захватывают диспансер, устанавливают в нем батарею бесчисленных приборов для обмеров или анализов, вызывают то одного, то другого тристанца, засыпая вопросами и доводя их до изнеможения тестами.

Некоторые тристанцы отказываются отвечать. Большинство на это не осмеливается. Результаты послужат лишь материалом для заключений специалистов. Однако отдельные газеты, основываясь на слухах, делают свои выводы. Одна из них, раздобыв где-то данные о показателе интеллектуального уровня, объявляет его «скорее низким», тогда как другая считает его «ложным по причине бесплодности всякого сравнения наших показателей и показателей представителей замкнутой группы, которая озабочена сохранением ценностей ручного труда».

А оскорбленные пациенты не скупились приводить факты такого рода: «Мы же хорошо знаем, что сделаны из другого теста». Интерес, проявленный к ним учеными, только закрепил у тристанцев чувство обособленности.

На работе — то же самое дело, усугубляемое тем особым видом уважения, с каким относятся к ним.

Директор «Мэрии индженер лимитед» принял только шестерых тристанцев. Он пришел в бюро по найму, чтобы взять еще четверых, но за самую низкую плату.

— Они славные люди, — объяснил он. — Добросовестные, но медлительные.

— И вы хотите нанять еще? — удивилась миссис Гринвуд.

— Шесть или десять примерно одно и то же, — признался директор. — Они никак не могут доделать работу.

Но если их «добросовестность» имеет свои преимущества, то есть у нее и свои недостатки. Бэтист, по мнению хозяина гаража, слишком «вылизывает» машины.

— У тебя всего пятнадцать машин, черт возьми! Вымой их сегодня к вечеру.

— Надо мыть как следует, — возражает Бэтист. — Если хочешь, чтобы машины были чистыми…

— Не вылизывай их до блеска, — говорит хозяин. — Клиент ждать не любит, а мне нужны свободные места.

— Я останусь после работы, — спокойно отвечает Бэтист.

Патрон пожимает плечами и, насвистывая, уходит. Но наутро к Неду цепляются механики:

— Болван! Ты нам портишь заработки.

Всегда они так работают, люди из «лагеря». Невозможно убедить Дору, швею в ателье готового платья, что достаточно четырех стежков, чтобы закрепить пуговицы, потому что все равно «покупательницы их всегда перешивают». Бесполезно учить Дженни, разливающую пиво, «технике» недолива при помощи густой пены. Можно не рассчитывать на Лу, продавщицу в мясной секции супермаркета, чтобы отложить кусок филе, облюбованный мясником, который спишет его за счет ее неопытности. Преданность интересам фирмы, поклон богатому покупателю, несправедливость, мелкие кражи в пользу начальника отдела — к чему ей все это нужно? На всех раздачах Уолтер всегда оказывается последним, а иначе ему пришлось бы краснеть за свой мандат, сразу бы опротестованный. Они совсем непрактичны, эти тристанцы. Несговорчивые и даже не осознающие этого. Какие-то аутсайдеры. Поэтому так трудно повысить их в должности. Симон, работающий ремонтником у Сомса, который торгует подержанными лодками — от яхт до шлюпок, — был назначен старшим по продаже; он лучше всех знал дело, умел все отлично объяснить. Но первому же покупателю этот «идиот» без обиняков объявил:

— Смело берите эту лодку, мистер. Я сам починил корму, которую пробил на регате пятиметровый форштевень.

Только Уолтер и Нед работают старшими мастерами: первый на кондитерской фабрике, второй — на нефтеперегонном заводе. Они пользуются авторитетом, но не в его обычной форме — гнуть спину перед высшими и быть строгим с низшими. Начальству совсем не нравится, что они жалуются на темпы работы, а рабочим еще меньше нравится, что они требуют исполнения указаний.

Мнение, сложившееся о тристанцах на работе, совпадает с мнением местных жителей. Люди не могут на другой день после своего благородного порыва не удивиться ему. Появляются следующего рода статейки: «Великолепные усилия, предпринятые нами ради 300 человек, не должны заставлять нас забывать, что в этой стране существуют миллионы несчастных». Ползут всякие смутные толки: о цене, заплаченной за эту благотворительность, о ее цели; последняя кажется несоизмеримой с первой. Об истинной личности среднего беженца: «В сущности, мой дорогой, это просто отсталый тип, выбитый из колеи своим несчастьем». В ответ — едва слышный ропот одобрения из глубины пивной! Однако лучше всех впитывают подобные разговоры уши тех, кого они задевают.

И тристанцы на все тоже реагируют по-своему.

Тристанцы, конечно, всегда спокойны, скромны, вежливы, от них все время слышишь «спасибо», и только в глазах, которые они опускают, чтобы никого не обидеть даже взглядом, таится разочарование. Чутьем они поняли, что нет ничего более оскорбительного, нежели ощущать на себе осуждающий взгляд того, кому ты обязан. Ни разу они не выскажут затаенных чувств: «Так, значит, вы лучше меня, а я хуже вас? В каком-то смысле это правильно. Но если я вам признаюсь, что для меня „иметь больше“ не значит „жить лучше“, что я не хочу жить, как вы, — держать нос по ветру, иметь ненасытную утробу и загребущие руки… — представьте себе, мистер, по-моему, все будет наоборот». Не льстя, не умея лгать, никогда не ссорясь, тристанцы молчат. Но, оставаясь в своем кругу или среди друзей, они смущаются меньше. Неспособные быть жестокими, они могут становиться язвительными и, в дерзкой наивности, даже проницательными…

Сьюзен ставит на стол тарелку с рыбой и склоняется к мужу:

— Скажи, сколько лангустов ты мог наловить за неделю?

— По-разному, — отвечает Бэтист. — В хорошую погоду штук по пятьдесят, пожалуй.

— И за все получал два фунта… Так вот! В Фоули два фунта стоит один лангуст. Видишь, как дорога перевозка!

Рут, сначала устроившаяся мойщицей посуды в ресторан (там она не выдержала, ей нечем было дышать), а теперь продавщицей в бакалейную лавку, вручает матери свою первую получку, из которой себе кг взяла ни пенни.

— Здесь-то выдержишь? — спрашивает Уинни.

— Нет, — отвечает Руг, — уж слишком они рукастые. Руки хозяина лезут ко мне под корсаж, а его сынка — в кассу… Сегодня утром был большой скандал — пропало пять фунтов. Хозяин пересчитал кассу и сказал: «Все точно!» Тогда хозяйка закричала: «Нет, я знаю, что эти пять фунтов были в кассе. Я нашла их на полу после ухода покупательницы».

Профессор Холенстоун суетится, отчаивается, грубит своим пациентам, которые никогда не являются в назначенный час. В конце концов он набрасывается на Уолтера с упреками, умоляя его вмешаться: