Я думала о блокноте, о словах, попавшихся мне на глаза, о мужчине за столиком и о том, как он гладил запястье и целовал пальцы своей спутнице. Как трогал ее браслет, как был настойчив. Мне хотелось того же. Я видела, как вцепляюсь руками в густые волосы, как меня прижимают спиной к стене ресторанной кухни и мужская рука задирает мне юбку. Стоп — кавалер Полин был выбрит налысо. Я вообразила себе Уилла — его губы и волосы...

— О чем задумалась? Скажи — и получишь пенни, — пообещал Уилл, прервав мои нелепые грезы наяву.

— Мои мысли стоят куда дороже, — отозвалась я, зная, что покраснела. Что на меня накатило? Смена закончилась. Пора домой.

— Что, хорошие чаевые?

— Да, неплохие. Ладно, я побежала, но вот что, Уилл, мне нет никакого дела до того, что ты с ней спишь. Скажи Трачине, чтобы наполнила сахарницы перед уходом. Пусть будут полные, когда приду утром.

— Будет исполнено, босс. — Он отсалютовал, а когда я уже направилась к двери, добавил: — Есть планы на вечер?

Телик включу. Буду переключать каналы. А что еще?

— Да, обалденные.

— Сходила бы ты, Кэсси, на свидание с мужиком, а не с кошкой. Ты милейшая женщина, сама знаешь.

— Милейшая? Ох, Уилл, неспроста ты меня так называешь. Это говорят женщинам за тридцать пять, которым на свалку еще не пора, но скоро. «Ты милейшая женщина, но...»

— Никаких «но». Шла бы ты отсюда, — указал он подбородком на дверь и дальше.

— Именно, — ответила я, попятилась, вышла и чуть не попала под мчавшийся велосипед.

— Кэсси! Черт побери! — Уилл бросился ко мне.

— Видел? Вот что бывает, когда я иду отсюда. Меня плющит, — сказала я, стараясь унять сердцебиение и обратить все в шутку.

Уилл покачал головой, а я повернулась и зашагала по Френчмен-стрит к дому. Мне казалось, что он остался стоять в дверях и смотреть мне вслед, но я постеснялась обернуться и проверить.

Можно ли чувствовать себя сразу старой и молодой? Пройдя четыре квартала до дома, я полностью вымоталась. Мне нравилось смотреть на ветхие домики по соседству: одни смыкались, другие были настолько щедро покрыты краской, окружены такими затейливыми железными заборами и столь богато украшены узорчатыми ставнями, что смахивали на стареющих статисток в сценических нарядах и макияже. Я жила в верхнем этаже оштукатуренного трехэтажного дома на пересечении улиц Чартрес и Мандевилль. Он был бледно-зеленого цвета, со скругленными арочными окнами и темно-зелеными ставнями. В тридцать пять лет я все еще жила как студентка. В моей съемной квартире имелась кушетка с хлопковым матрасом, книжные полки из ящиков для молока, служивших также приставными столиками, и растущая коллекция солонок и перечниц. Спальное место представляло собой альков с широким оштукатуренным арочным проемом и тремя мансардными окошками, выходившими на юг. По правде говоря, лестница была столь узкой, что громоздкую мебель туда было просто не занести: всему приходилось быть небольшим, складным или разборным. Приблизившись к дому и вскинув глаза, я вдруг осознала, что рано или поздно стану слишком старой, чтобы жить на самой верхотуре, особенно если и дальше буду проводить весь день на своих двоих. Порой я так выматывалась за смену, что, дотащившись до дома, едва поднималась по лестнице.

Со временем я приметила, что соседи мои с годами не переезжали в другое место, а просто переселялись пониже. Сестры Дельмонт переехали несколько месяцев назад после того, как Салли и Дженнет, другие сестры, наконец перебрались в дом престарелых. Они освободили удобную квартиру на две спальни на первом этаже, и я помогла Анне и Беттине перенести вниз одежду и книги. Между сестрами было десять лет разницы, и если Анна в свои шестьдесят запросто могла бы еще лет десять шастать вверх-вниз по лестнице, то Бетгина, которой исполнилось семьдесят, уже выдыхалась. Анна поведала мне, что когда-то весь дом занимала одна семья, но потом он был разделен на пять квартир, которые стали сдавать внаем. В 60-е годы дом называли «Отель старых дев».

— Здесь всегда селились женщины, — сообщила она. — Конечно, дорогая, я вовсе не имела в виду, будто вы старая дева. Я знаю, что в наши дни женщины определенного возраста весьма чувствительны к этому слову. Хотя ничего плохого в том, чтобы быть старой девой, нет, даже будьте вы ею. Но это наверняка не про вас.

— Но я вдова.

— Да, но вдова молодая. У вас еще полно времени, чтобы снова выйти замуж и обзавестись детьми. Ладно, пусть только выйти замуж, — поправилась Анна.

Она сунула мне за хлопоты доллар, чему я уже не противилась, поскольку имела опыт и знала, что, если откажусь его принять, она подсунет его мне под дверь несколькими часами позже.

— Вы сущее сокровище, Кэсси.

Была ли я старой девой? В прошлом году у меня случилось свидание с неким Винсом, лучшим другом младшего брата Уилла, — долговязым хипстером, который даже ахнул, услышав от меня, что мне уже тридцать четыре. Чтобы исправить эту неловкость, он тут же подался через стол и заявил, что «имеет склонность» к женщинам постарше — перезрелым особам за тридцать. Надо было дать ему по глупой роже, но я вместо этого сидела и лишь через час начала поглядывать на часы. Он без конца молол всякую ахинею насчет дерьмового оркестра, хреновой карты вин и того, сколько старых домов в Новом Орлеане он собирается прикупить, ибо вскорости рынок недвижимости обязательно оживится. Когда он высадил меня перед «Отелем старых дев», я подумала, не пригласить ли его наверх. Вспомнила о Пяти Годах, свернувшихся клубком на заднем сиденье. Ты просто перепихнешъся с ним, Кэсси, вот и все. Что тебя останавливает ? Что тормозит тебя каждый раз?Но именно в этот момент он выплюнул в окно машины жвачку, и я решила, что просто не смогу раздеться перед этим мальчишкой-переростком.

Я вспоминала это последнее свидание, пока снимала рабочую одежду, чтобы принять ванну. Мне хотелось смыть запах кухни. По ходу дела взгляд мой упал на записную книжку, оставленную на столике у входной двери. Что с ней делать? Часть меня знала, что читать нельзя, но другая была бессильна перед соблазном. На протяжении всей смены я откладывала решение, говоря себе: «Когда придешь домой. После обеда. После душа. Когда ляжешь в постель. Утром. Никогда ?»

Пока пенящаяся вода заполняла ванну, Дикси терлась о мои ноги, выпрашивая еду. Над Чартрес-стрит светила луна, шум машин уступал место цикадам. Глядя в зеркало, я пыталась оценить себя как бы со стороны, словно впервые. Не то чтобы мое тело выглядело ужасно. По правде, так хорошее тело, не долговязое, не слишком тощее. Конечно, постоянное мытье посуды сказалось на коже рук, но в целом — наверное, благодаря тому, что все время была на ногах, — я оставалась в неплохой форме. Мне нравилась моя округлая задница, но люди не зря говорят, что после тридцати плоть начинает терять упругость. Я слегка приподняла ладонями груди. Вот так. Я представила Скотта... нет, не Скотта. Уилла? Нет, и не Уилла — он ведь не мой, аТрачины. Воображение нарисовало мне того малого, которого я видела сегодня за столиком, — вот он подходит ко мне сзади, берет руками за груди, потом наклоняет меня вперед, и...

Кэсси , прекрати!

После смерти Скотта я перестала пользоваться этим дурацким бразильским воском для эпиляции интимных зон. Зрелище всегда расстраивало меня, словно я маленькая девочка или кто-то в этом роде. Сейчас моя рука скользнула к моей... чему? Как следует называть это место одинокой женщине? Вагина —звучит, с одной стороны, по-ребячески, а с другой — по-медицински. Киска —так говорят мужики, да и относится скорее к кошкам. Есть, конечно, очень даже подходящее слово, но нет... слишком уж оно неприличное. Короче, я провела пальцем там, внизуи, к своему удивлению, обнаружила, что оно увлажнилось. Но мне не хватило энергии продолжить...

Была ли я одинока? Да, разумеется. Но какие-то части меня, возможно и к лучшему, поочередно отключались, как постепенно, цех за цехом, погружается в темноту большая фабрика. Мне было всего тридцать пять, и у меня никогда не было по-настоящему потрясающего, головокружительного, освобождающего, сладостного секса вроде того, о котором, похоже, упоминалось в записной книжке.