После того, как Галкин, Астафьев и Кащей покинули лагерь, и до самого ужина мы все плотненько работали. Меня приставили к Синицыну, и я под его диктовку заносил в часто разлинованный журнал показания всевозможных датчиков. Эта работа мне быстро надоела. И я с завистью посматривал на остальных. Почему-то мне казалось, что их занятия были куда интереснее. К примеру, Журавлев и Стриж, натянув на себя водолазные костюмы, полезли в озеро. Дятлов снабжал их какими-то измерительными инструментами и принимал от них наполненные пробами склянки. Я мог себе представить, что и это его «принеси-подай» особым разнообразием от моего «слушай и пиши» не отличалось. Однако каждый раз, когда кто-либо из ныряющих появлялся на поверхности, Дятлов с видимым интересом его расспрашивал. И таким образом знал, что происходит там, под водой. А это уже не могло быть рутиной. Но все же самое лучшее времяпрепровождение нашли себе Щеглицкий и Воронян. Они удили рыбу и лазали по прибрежным кустам в поисках птичьих гнезд. Таким образом пытаясь создать себе впечатление о разнообразии фауны. То есть животных форм, так или иначе связанных с лесным водоемом.

— Ты бы сейчас, наверное, тоже лучше рыбки половил? — словно читая мои мысли, улыбнулся Синицын.

Его тон, словно в эти минуты он меня жалел, меня покоробил. Я пренебрежительно усмехнулся. Кроме всего прочего, мне стало несколько неудобно за то, что мои мысли в тот момент так легко читались чужими.

— Только ты не торопись им завидовать! — недовольный моей реакцией, продолжал он. — Все, что они наловят или найдут, им позже придется тщательно измерять. А затем еще и наносить на карту озера, которая, кстати сказать, пока не составлена. И это тоже предстоит делать им. Так что, если бы от того, насколько быстро они умудрятся все сделать, зависело, будут ли они сегодня ужинать или нет, я бы с ними не захотел меняться местами.

В тот вечер было холодно. Быстро покончив с едой, мы придвинулись ближе к огню.

— А все же… — прервав затянувшееся молчание, спросил я, — что это был за зверь?

Первые несколько минут все молчали.

Мой взгляд скользил по задумчивым лицам сослуживцев. И те, на ком он задерживался, лишь в неведении качали головой.

— Оборотень, — вдруг негромко произнес Стриж.

И все разом посмотрели на капитана.

— Здесь?

— Ага, — подавив зевок, подтвердил Стриж.

— Да ну!? — усмехнулся Журавлев, — Что ему тут делать? — И сразу осекся.

— Что и всегда, — взглянул на него капитан Стриж. — Рвать и метать.

— Да я, собственно, не об этом, — извиняющимся тоном произнес Журавлев. — Мне не совсем ясно, что он делает здесь, вдали от человеческого жилья?

— Не знаю… — пожал плечами капитан.

— А я вот читал, что оборотни не обязательно должны бродить вблизи жилища человека, — вставил свое слово я.

— Что, бывали исключения?

— Да сколько угодно.

— Мы его сами сюда привели… — прервал нас Стриж.

Такого поворота событий никто не ожидал. Мы молчали, словно пораженные громом. А Стриж, сделав паузу, добавил:

— Оборотень — один из нас!

Мне стало не по себе. Я попытался оценить свои ощущения по шкале «страшно — страшнее». У меня вышло «страшнее не бывает».

— Вот так дела-а-а!!! — протянул Дятлов.

Мне бросилось в глаза, что мои товарищи вдруг стараются избегать взаимных взглядов.

«Что это? — подумал я, — Неужели они чувствуют за собой какую-то вину? Или своим поведением не хотят вызвать нежелательную реакцию со стороны того единственного… из своих…? Ну, оборотня! Может, действительно боятся! Боятся вызвать своим пристальным взглядом его мгновенное превращение в огромного волка-людоеда!»

— А вдруг это Кащей? — предположил Дятлов. — Он — мужик со странностями…

— Оборотень — один из нас! — несогласно качая головой, повторился Стриж.

Кто-то из наших усмехнулся.

— Майзингер! — неожиданно прервал мои размышления капитан. — Ты там что-то говорил о тельняшке и штанах, не так ли?

Все, кроме Щеглицкого и меня, уставились на капитана. На их лицах читалось непонимание.

— Так точно! — подтвердил я.

— Кто имеет при себе тельняшку? — не давая людям опомниться, задал вопрос Стриж.

— Я, — спокойно ответил Воронян и при этом распахнул свой бушлат.

На его могучей груди, словно растянутая для просушки шкурка кролика, красовался черно-бело-полосатый тельник. В некоторых местах его пронизывали длиные черные волосины — неотъемлемая декорация груди, наверное, любого кавказца.

Я улыбнулся. Ибо с таким волосяным покровом он как нельзя лучше подходил на роль обросшего шерстью вервольфа. Однако тут же громко заявил: — Не такая! Та была с синими полосками. Как у десантников!

— У кого есть такая? — снова поинтересовался капитан Стриж.

— У меня их две, — признался Синицын. — Только обе на точке остались.

Остальные лишь отрицательно качали головой под внимательным взглядом капитана.

— У меня тоже нет, — заключил Стриж. — А Галкин, насколько мне известно, все свои раздарил племянникам.

— У Астафьева… есть, — негромко произнес Дятлов. И помолчав добавил: — Не хочу прослыть стукачом, но сегодня утром я видел его именно в таком тельнике… Он попросил меня принести ему воды из озера. Сказал, что бреется и не хочет, чтобы его видели с пеной на морде. Вот я и принес… А когда ему кружку в палатку подавал, то заметил, что тот в одном тельнике сидел.

— Значит, у Астафьева… — протянул лейтенант Синицын.

— Ладно, — вмешался Стриж, — это еще ничего не значит.

— Нам бы уже наверняка что-нибудь такое в его поведении бросилось в глаза, — заявил Щеглицкий.

— Какое такое? — тут же поинтересовался Синицын.

Мне показалось, или наш лейтенант Синицын почему-то действительно недолюбливал Астафьева?

— Ну там, повышенная лохматость, — гоготнул старший прапорщик. — Или, к примеру, отсутствие всякого аппетита… А Астафьев за обедом за троих лопал!

— Точно! — засмеялся Дятлов. — Что-что, а жрать наш новый товарищ мастак!

— Прекращайте, — еле скрывая улыбку, приказал Стриж. — Как вам не стыдно? У здорового организма и аппетит должен быть здоровым.

— Подождите, — вклинился я в их полемику. — Лейтенанта Астафьева сразу после обеда вырвало!

Стало тихо. И даже преспокойно ухающий до этого филин вдруг замолчал.

— А вот это уже серьезно! — строго произнес капитан Стриж, глядя поверх моей головы куда-то в поминутно сгущающуюся мглу у кромки леса. — Вы в этом уверены, рядовой?

— Так точно! Уверен! Да вы бы, товарищ капитан, сами посмотрели, как его там полоскало. Я думал, еще немного — и я увижу его желудок.

— Спасибо, Майзингер, такие пикантные подробности меня не интересуют, — все еще не глядя на меня, заявил он.

И снова возникла пауза.

— А вам не кажется, что Галкин об этом догадывался? Или, может, даже знал! — подал голос Журавлев.

Стриж встретился глазами со старшим лейтенантом и молча кивнул.

— В таком случае он подвергает себя смертельной опасности, — не унимался Журавлев.

— Кто хорошо запомнил дорогу назад, в деревню? — быстро спросил капитан Стриж.

Синицын поднял руку.

— Уверен?

— У меня отец лесником был. Я, товарищ капитан, не одни летние каникулы в тайге провел.

— Журавлев, — повернулся к старшему лейтенанту Стриж, — остаешься здесь за старшего! Продолжайте наблюдение! Со мной пойдут Синицын и Майзингер. А ты распредели дежурство по новой! Если через два дня ни от нас, ни от Галкина ничего не будет слышно, свяжетесь с центром. А до тех пор — ни-ни! Все ясно?

— Так точно, товарищ капитан! — весь подобрался Журавлев.

Синицын подобно породистой ищейке отыскивал нужные тропинки и уверенно вел нас назад в селение. И было не совсем ясно, какими ориентирами пользовался этот замечательный человек. Я шел замыкающим, не спуская глаз с маячащих впереди меня спин офицеров. Шел и размышлял.

«Невероятно! — думал я про себя. — Как быстро может измениться жизнь человека! Нет, не всего человечества в целом. А именно одного, отдельно взятого человека. Человечишки! Казалось бы, ведь только вчера я заступал в памятное, новогоднее дежурство по подразделению. Памятным для меня оно являлось потому, что наутро выпал… снег. Да! Самый настоящий холодный и колючий первач. Скажи кому в средней полосе России или в Казахстане, что я распространяюсь о новогоднем снегопаде как о каком-то чуде, ведь засмеют же! Ну, в лучшем случае покрутят пальцем у виска. Однако мало кто знает, если вообще задумывается на эту тему, что для Самарканда, как и для Южного Узбекистана вообще, снег — это то еще исключеньице. Мне даже доводилось слышать о такой примете, что, мол, если встретил на юге Новый Год со снегом, то и будет у тебя в этом году все… Нет, не примороженное! А все, как в кино. То есть, в порядке. Так и сидел я — новогодний дневальный — на входе в казарму и зачарованно улыбался южному снегу… А теперь вот, вместо того, чтобы и дальше спокойно тянуть солдатскую лямку, тащусь ночью, по тайге, вслед своим товарищам в погоне за оборотнем! Во как! Скажи кому в средней полосе России… А, к черту! — Я в сердцах сплюнул. — Метаморфозы, блин!»