— А почему, собственно, Славгород? — обратился я к Алексею. — Я думал, мы и в самом деле до Барнаула едем.

— Да потому что именно здесь, в городской больнице, лежит тот, кто, так сказать, ознакомит нас с деталями дела, — щурясь на утреннее солнце, ответил лейтенант.

— И все же Кацеву вы сказали, что мы доедем до Барнаула, — не унимался я.

— Никогда не открывай случайному знакомому своих действительных планов, Вячеслав! — серьезно посмотрел на меня Синицын. — Это мой тебе совет. Что же касается какого-то там Кацева, то ему от того, где мы с тобой на самом деле высадимся, ни тепло, ни холодно. А нам спокойнее…

На больничной койке, натянув одеяло до самого подбородка, лежал старичок. Его испещренное морщинами лицо имело нездоровый, какой-то бледно-желтый цвет. А впалые щеки еле заметно вздрагивали. Губы были крепко сжаты, а водянистого цвета глаза беспрестанно бегали. Впустившая нас в палату медсестра что-то быстро шепнула Синицыну на ухо и так же быстро скрылась за дверью.

— Вы к кому? — пискляво поинтересовался больной, даже не удостоив нас взглядом. Его глаза в эту минуту нарезали круги где-то в районе потолка.

Мне стало смешно. Ибо кроме старика и нас с лейтенантом в комнате никого больше не было.

— Ну, если вы так настаиваете… — борясь с улыбкой, протянул Синицын, — то к вам.

Возникла пауза.

— А вы, товарищ? — прописклявил старичок.

Синицына затрясло. Я вопросительно посмотрел на лейтенанта, совершенно не соображая, что здесь происходит. Он склонился ко мне и заикаясь прошептал:

— Скажи, что ты тоже к нему!

Я откашлялся и, стараясь не засмеяться, повторил синицынское:

— Я тоже к нему.

Лейтенант пулей вылетел из палаты и уже секундой позже в конце коридора разрядился веселым хохотом.

Взгляд старика на мгновение остановился на мне и потом стал нервно карабкаться вверх по косяку.

— Ваш товарищ уже ушел? — поинтересовался больной.

Мне стало стыдно. За себя и за лейтенанта. Я только сейчас догадался, что лежащий передо мной на больничной койке человек еще не полностью пришел в себя после пережитого. Пододвинув поближе к кровати стул, я сел и лишь потом ответил:

— Он кое-что забыл. Сейчас вернется.

— Как вас зовут? — был его следующий вопрос.

— Вячеслав, — коротко ответил я.

— Вы оттуда? — спросил старичок. При этом его глаза снова блуждали по потолку.

Я проследил за этим взглядом, и мне снова стало смешно. Однако я приложил все усилия, чтобы не придавать значения напрашивающимся самим собой выводам.

— Нет, я не оттуда и никогда там не был, — успокоил я старика, догадавшись, что он имел в виду.

— А я-то боялся, — шепотом произнес больной. Его губ коснулась улыбка, а взгляд застрял в углу форточки.

— Вам не нужно ничего бояться, — коснулся я его руки. — Расскажите пожалуйста, что с вами произошло!

Его глаза хлестнули меня по лицу и забились куда-то под веки. По щекам потекли слезы.

Скрипнула дверь. Я обернулся на звук и встретился глазами с лейтенантом.

— Ну что, — поинтересовался Синицын, — он уже что-нибудь сообщил?

— А вы к кому, товарищ? — донеслось с кровати.

— Все ясно, — печально усмехнулся Алексей. — Здесь мы ничего не добьемся. Пошли! Там в последней по коридору палате его секретарша лежит. Девочка что надо, и даже, по-моему, в своем уме.

Молодую женщину звали Ларисой Сергеевной. Лейтенант Синицын обратился было к ней просто по имени. Но она тут же и поправила его:

— Лариса Сергеевна.

Ей было от силы двадцать семь лет, и, видимо, эта ее указка обращаться к ней по имени-отчеству несколько сбила моего товарища с толку.

— Как вы пожелаете, Лариса Сергеевна, — после короткой паузы продолжил Алексей. — А теперь расскажите нам, пожалуйста, что же произошло с вами и вашим шефом?

Она недовольно хмыкнула, покачала головой и только потом заговорила:

— Послушайте, ну сколько же еще мне нужно рассказывать? Вашим предшественникам я, наверное, уже раза четыре все пересказала.

Упоминание каких-то там предшественников Синицына ничуть не смутило. Он лишь попытался уточнить, кто они были.

— А вот этого я не знаю. Вы уж, пожалуйста, сами разбирайтесь, кто из вас и за что отвечать должен. Кто с кем беседует, и все такое…

Было заметно, что ответы Ларисы Сергеевны, больше походившие на нападки, начинали Синицыну не нравиться. И теперь я с минуты на минуту ждал, когда он прекратит ее оскорбительные препирания. Так и получилось.

— Уважаемая Лариса Сергеевна, если вы думаете, что мы с товарищем приехали за тридевять земель, чтобы только увидеть ваше милое личико, то вы очень сильно ошибаетесь. — И даже не дав ей возразить, повысил тон: — Вы сейчас же начнете отвечать на все мои вопросы. Подробненько. И даже на те, которые, возможно, идут вразрез с вашими представлениями о такте и этике. Вам все ясно?

Мне почему-то стало очень неловко. Я даже опустил глаза. Но решив, что Синицын в какой-то степени прав, и иначе у нас действительно может ничего не получиться с расследованием этого загадочного случая, я вновь взглянул на секретаршу. После последних слов лейтенанта она будто вся подобралась. Ее надменность и откровенное неудовольствие от нашего появления здесь сразу куда-то подевались. Она быстро облизнула свои пухленькие, розовые губки и согласно кивнула.

— Вот это уже лучше, — закрепил свою победу Алексей. — А теперь рассказывайте все, что произошло с того момента, как вы впервые увидели Панина, и до того момента, когда видели его в последний раз!

Панин Егор Степанович прибыл только под вечер. Хотя ожидали его уже с утра. Уборщица дважды вымыла полы в кабинете, который на целые три недели переходил в распоряжение пожилого партработника. Чистые окна украсились свежими шторами, а на давно пустовавших подоконниках появились горшки с наскоро пересаженной геранью. Лариса Сергеевна нервничала. Во-первых, ей абсолютно не хотелось так долго прислуживать какому-то старому пердуну из области. А во-вторых, она боялась, что если что-то скверное произойдет и на этот раз, ее могут просто-напросто вышвырнуть отсюда. И что тогда? Снова устраиваться кладовщицей в какой-нибудь там Покровке, или, что еще хуже, в Знаменке? Ну уж нет! Уж лучше вытирать с «важных» бумаг слюни за этим стариком, чем вновь терпеть щипки и тисканья воняющих мазутом механиков и комбайнеров. Лариса Серегеевна цыкнула. А на глазах появились слезы. «Боже мой! Ну почему же мне так не повезло!?» — страдальчески подумала молодая женщина. Еще какой-нибудь месяц назад жизнь казалась ей такой беспечной. Встречи, банкеты, командировки. Поездки на природу. Как ловко умел все организовать ее прежний начальник. «Глебушка! Что же с тобой теперь будет!?» — терзалось сердце секретарши. Своего прежнего и непосредственного руководителя она любила. По настоящему. Как может любить только ошалевшая от простого семейного счастья баба. Только вот проблема была в том, что не она была его женой. Хотя и очень надеялась когда-нибудь занять место этой дуры! Да разве ж мог Глеб, ее тайный любовник, испытать с той коровой настоящее счастье? И надо же было случиться, что как раз в одну из таких пылких прелюдий на его рабочем столе, когда она уже стонала от страсти, а резинки ее нижнего белья трещали от натуги, их отношения перестали быть тайной. Эх, не забудь Глеб закрыть дверь, и не вломись в тот момент в кабинет этот придурок Забелин, они, может быть, сейчас уже катились бы в поезде по направлению к Черному морю в очередную служебную командировку, вдвоем…

Сдобренные душевными переживаниями воспоминания молодой секретарши прервал стук в дверь. Полоумная Алена, работающая здесь техничкой дочь директора клуба, беспрестанно теребя в руках половую тряпку, сообщила:

— А я Лысого забыла протереть!

Лариса Сергеевна непонимающе уставилась на девушку.

— Прости, Алена, я не расслышала… — соврала она.

— Ну этого… Лысого! — Девушка намотала кончик тряпки на указательный палец и глуповато улыбнулась.