Коротким движением руки Цезарион разгонял толпу слуг, словно назойливых мух. Он хотел побыть наедине с близнецами. Ему всегда нравилось наблюдать, как они болтают, но особенно – предугадывать их желания и предвидеть их поведение. Разве его отец не делал то же самое?

Когда он приходил на террасу, где играли дети, девочка сразу же бросала свою куклу из слоновой кости и в знак покорности склоняла голову или опускала глаза. После того как наследник престола благосклонно протягивал к ней руки, она, смеясь, бежала ему навстречу. Однако Александру не нравилось прерывать игры по пустякам, и он не спешил бросать свою лошадку на колесах или юлу. В таких случаях старший брат был вынужден призывать его к послушанию, возмущенно думая при этом: «Поведение этих детей определенно оставляет желать лучшего!»

Поскольку у близнецов пока не было воспитателя, Цезарион решил обучить их некоторым вещам – цифрам, например. В один из дней он принес три игральные кости из серпентина и деревянный конус, чтобы научить их считать.

– Один, два, четыре, шесть, – объяснял он, показывая точки на гранях кубика.

В таких случаях, забыв о правилах, он без колебаний садился рядом с ними на пол, что являлось для него признаком дружеского расположения. Неужели девочка была этим тронута? Чувствовалось, что она стремилась доставить ему удовольствие: сосредотачивалась, хмурила брови, задерживала дыхание… Но когда он показывал ей на точку, означающую одно очко, ее постигала неудача.

– Четыре-два-шесть, – выпаливала она на одном дыхании. И повторяла: «четыре-два-шесть», какая бы ни была сторона кости, каждый раз боясь вздохнуть, когда он ее спрашивал. И он снова начинал объяснять… Но все было напрасно, по-прежнему звучало: «Четыре-два-шесть!» В конце концов, заметив раздражение принца, она начинала запинаться, пугаться, что-то бормотать, огорченная, что разочаровала его. А он, в свою очередь, чувствовал досаду, что не сумел скрыть этого разочарования. Отличный результат! Что касается Александра, то он даже не взглянул на кости и ничегошеньки не повторил, так как был увлечен ловлей кузнечика с помощью конуса.

В конце концов Цезарион сдался и положил три кости из зеленого камня в стакан, но вдруг, словно охваченный вдохновением, начал трясти его и делал это так долго, будто собирался бросить кости. Ага, на этот раз у него получилось привлечь внимание! Малыши обожали этот шум, они радостно вскрикнули и попросили его еще погреметь, и он снова стал трясти кости. «Еще! Еще!» Внезапно Александр в крайнем возбуждении бросился к старшему брату и попытался вырвать у него стакан. Он тоже хотел попробовать: «И я! И я!» Но Цезарион мгновенно выхватил стакан и стукнул его по пальцам:

– Не воображай, что когда-нибудь я позволю тебе что-нибудь у меня украсть!

И чтобы досадить юному захватчику, он протянул кости сестре. Девочка замерла в нерешительности. Тогда Цезарион стал настаивать:

– Бери же! Я дарю их тебе. Возьми, Клеопатра.

Впервые ее назвали этим именем, и она даже не была уверена, что обращались именно к ней.

– Клеопатра, теперь эти кости принадлежат тебе. Поверь, они очень красивы, и стакан тоже: он сделан из редкого дерева – мавретанской туи… Знаешь ли ты, где находится Мавретания[15]?

Она оглянулась вокруг, как будто Мавретания могла спрятаться за колоннами. Затем покачала головой.

– Я расскажу тебе о многих странах: об Африке, Италии, Германии… Ты будешь помнить, что этот стакан привезен издалека? Дальше, чем река Нил?.. Хорошенько его береги, это мой подарок.

Взволнованная, она взяла стакан двумя руками и неловко засунула его за пояс платья. Она чувствовала смущение, смешанное с восторгом, от этого неожиданно приобретенного тройного богатства: стакана, Мавретании и «Клеопатры».

До сегодняшнего дня она думала, что у нее не было другого имени, кроме маленькой куропатки или медовой голубки, когда она была послушной, и дрянного шакала, когда она вела себя плохо. Ведь из-за того, что ее звали так же, как Царицу, нянечки никогда не решались сказать ей: «А ну-ка, Клеопатра, подойди ко мне, сейчас я задам тебе трепку!» Они предпочитали не называть ее и принцессой, поэтому обходились многочисленными названиями птиц или сюсюканьями – целым собранием имен всевозможных животных, среди которых был даже крокодил… Сам Цезарион ее так называл.

Но когда его не было, когда он надолго уезжал в Мемфис, куда мать отправляла его учиться египетскому диалекту у местных жителей и поклоняться богам с бычьими головами, когда Цезарион не жил в Синем дворце Царского квартала, – она снова становилась маленькой принцессой без отца, без матери и без имени. Ящерицей на камнях, облаком на пасмурном небе.

Обстановка изменилась: детям по три с половиной года, их вещи упакованы, потому что Царица вместе с ними отбывала в Сирию.

Наступил переломный момент в жизни маленькой девочки, ведь это путешествие отлучит ее от груди кормилицы, от синевы мозаики и позолоченного неба и подарит то, чего ей так не хватало: непохожесть на других, а также боль, которую не почувствует ее брат-близнец, и привилегии, которые он с ней не разделит. Она внезапно ощутит свою неповторимость, поверит в собственную исключительность, она будет становиться и в конце концов станет Селеной. Ей предстояло настоящее рождение.

Но в тот момент, находясь на палубе корабля, она по-прежнему была только безымянной личинкой, зародышем маленькой девочки, едва вышедшей из пеленок, свернувшимся клубочком страдающим телом, которое плакало, кашляло, шмыгало носом, требовало Сиприс и чувствовало тошноту. Как только царские галеры достигли берегов Иудеи, ей стало холодно: постоянно шел дождь, пронизывающий насквозь ледяной дождь. Вопреки обыкновению, Царица с детьми села на корабль в самый разгар зимы. Обычно с октября по март суда стояли в порту: жители Средиземноморья, опасаясь неистовых штормов, объявляли о прекращении навигации в неблагоприятный сезон и снова торжественно «открывали» море с первыми погожими днями. Но Клеопатра хорошо переносила качку, потому что часто и помногу путешествовала, да к тому же ничего не боялась. Разумеется, она не была безрассудной, однако необходимость постоянно торопиться и делать сотни дел, как Цезарь, привела к тому, что Царица стала фаталисткой. Неужели после четырех лет молчания и забвения Марк Антоний вызвал ее к себе? Бросая вызов волнам, ветру и богам, она отправилась к нему, ведь от этого зависела судьба ее царства.

Потому что Египет был легкой добычей. Богатый и древний, но обескровленный, он утратил присоединенные греческими царями колонии, перестав быть могучей империей; даже Кипр совсем недавно ускользнул от него. Слабая и ненадежная армия не смогла противостоять тому, что страна снова обрела свои первоначальные границы и оказалась зажатой между долиной Нила и портом Александрии. У международной политики имелись свои правила, похожие на законы джунглей: любое государство, не способное завоевать другое государство, было приговорено к растерзанию. Щедрый и мирный Египет был обречен, римляне могли проглотить его одним махом. И давно проглотили бы, если бы не противостояние внутри Империи: Цезарь против Помпея, затем Антоний и Октавиан против убийц Цезаря и вскоре – это уже почти происходило – Антоний против Октавиана…

Отныне царство держалось только на ловкости своей правительницы, которая продавала римлянам свои сокровища и свое тело еще до того, как они сами того требовали. Она ложилась в постель победителя, когда его победа еще не была окончательной, когда он нуждался в сокровищах Египта и его политической поддержке, и Клеопатра их предоставляла. Каждый раз ей приходилось делать ставку, желательно выигрышную. По общему мнению, она ни разу не ошиблась. Конечно, ей повезло с Цезарем. С таким человеком нельзя было колебаться, тем более если ты всего лишь двадцатилетняя царица: он был настолько выше других! Гений. Бог. Но она не могла предвидеть, что этот бог будет убит, что этот гений будет истекать кровью, как раненое животное, зарезанное безумцами… К тому же она и подумать не могла, что ей будет так не хватать пятидесятитрехлетнего любовника! При александрийском дворе считали, что она по-прежнему тосковала по нему, стараясь представить советы, которые он мог бы ей дать, и вспоминали покровительственную улыбку римлянина, когда она излагала ему свои идеи: