В этот момент он прижал меня к дивану и поцеловал. Я не верю. Нет, я не верю… Это мне снится… Я осознаю, что это происходит, но проще списать ощущения на горячечный бред. Кто угодно, но не он. Но я чувствую чужие губы, которые нежно прикасаются к моим, чтобы подразнить меня. И в тот момент, когда я чуть-чуть подаюсь вперед, меня целуют, заставляя мучительно задыхаться и умирать. Я не помню, когда в последний раз так целовалась. Не помню, чтобы я вообще когда-нибудь так целовалась. Не могу понять, что моя рука делает на его щеке, почему сердце разрывается на целую вселенную, наполняя теплотой взрыва мою душу.
Сколько нежности мне хочется вложить в поцелуй, но я чувствую себя неумелой девочкой, пытаясь забыть обо всем и помнить о самом главном.
— Не надо, — шепчу я, пытаясь положить свои пальцы на чужие губы в знак неловкого и нежного протеста. — Я прошу тебя… Не надо…
Как будто яд разливается по всему телу, как будто я глотнула смертельную дозу и дни мои сочтены. Он действительно ядовит… Ядовит… Особенно рука, которая без экскурсовода разгуливает по моим личным достопримечательностям! Я отвела его руку, как бы намекая, что раненым рекомендован покой. И если кто-то не успокоится, то быстро упокоится!
В ответ на моей щеке запечатлели самый целомудренный из всех целомудренных поцелуев.
— Ну все-е-е, все-е-е, — заметил Эврард так, словно ничего не произошло. — Не надо-о-о так не-е-ервничать… А то разнервнича-а-алась тут… Я даже умира-а-ать переду-у-умал…
Я смотрела на него и не могла понять, чего мне хочется больше — просто задушить его или сделать это не-е-ежно.
— Я ре-е-ешил тебя наказа-а-ать, — гаденько улыбнулся Эврард. — За то, что не дала-а-а…
Я подняла брови, склоняясь к первому варианту с обычным удушением.
— …Мне умере-е-еть споко-о-ойно, — сладенько закончил после тревожной паузы Эврард. — За это ты бу-у-удешь спа-а-ать со мно-о-ой… Про-о-осто спа-а-ать, просто ря-я-ядышком… Охраня-я-ять меня…
— Слушай, а ты не подумал, как это будет выглядеть со стороны? Что подумают люди? — мои глаза округлились от таких перспектив.
— За-а-автра скажу, что я пина-а-аюсь, а ты храпи-и-ишь, — на меня посмотрели кротко-кротко. — Чтобы им было над чем поду-у-умать. А пока они реша-а-ают, кого жале-е-еть, а кого не-е-ет, ты бу-у-удешь ночева-а-ать зде-е-есь.
Утро встретило меня солнечными лучами добра и одеялом, которое заботливо прикрывало мое сонное, развалившееся на диване тело. Есть маленькая разница между чувствами и порывом. Вопрос «Где я?», рожденный сонными полушариями, свидетельствует о порыве. Вопрос «Где он?» — о чувствах. Самый бессовестный на свете Цветочек был одет и завернут в одеяло, пытаясь понять, где его Гла-а-авная Пробле-е-ема. «С проблемой нужно переспать!» — снова намекала на неиспользованную возможность строгая бабушка. Мне кажется, бабушка что-то недоговаривала.
Я поднялась, зевнула и увидела то, что скрасит мне воспоминаниями самый тусклый и мрачный день. За столом сидел Эврард, а на голове у него… ша-а-апочка. Цвет и вид шапочки вызывали у меня много вопросов к изготовителю. Я бы сказала больше! Я бы безошибочно узнала автора этого шедевра в толпе. Отсутствие глаз и руки из попы в любом случае привлекают к себе некоторое внимание. Это порождение дизайнерской фантазии было ядовито-зеленым, прямо в тон глаз. С одной стороны она была похожа на тюбетейку, а с другой придавала обладателю некий издевательский шарм.
— А у тебя-я-я такой не-е-ет, — заметил Эврард, снимая свою шапочку и снова надевая на голову. — А где-е-е ее взять — не скажу-у-у… Это моя люби-и-имая ша-а-апочка. Цветочек отказа-а-алась мне связать ша-а-апочку, поэтому ее свя-я-язала друга-а-ая…
— Нет, ревновать к фабрике «Красная Шапочка», которая выпускает зеленые тюбетейки, я как-то не буду. Пусть даже там работают самые красивые чесальщицы-мотальщицы! — усмехнулась я, скидывая одеяло.
— Та-а-ак, мотальщица моих не-е-ервов, — зевнул Эврард. — И чесальщица-а-а оче-е-ень ва-а-ажного у му-у-ужчины места, ты есть бу-у-удешь?
— Чего? — напряглась я, ужасаясь ночным непроизвольным поползновениям моей руки. — Это что я там чесала у тебя?
— А ты-ы-ы что? Не по-о-омнишь? — Эврард поднял брови. — Бессты-ы-ыжий Цвето-о-очек… Ты у меня чесала со-о-овесть… Всю но-о-очь чесала… Ле-е-ежу я, а ря-я-ядом сопи-и-ит у меня на груди Цвето-о-очек, обнима-а-ает меня как родного… Дове-е-ерчиво обнима-а-ает… И Цвето-о-очек не ду-у-умает о том, что пла-а-атье съехало-о-о и обна-а-ажило что-то о-о-очень интере-е-есное. Но Цве-е-еточку показалось ма-а-ало, поэтому он пополз вы-ы-ыше… Цве-е-еточек вознаме-е-ерился штурмовать карье-е-ерную ле-е-естницу во сне. Пла-а-атье было про-о-отив и решило оста-а-аться там, где было… Так что… Как бы это ска-а-азать…
Я смотрела на него в упор.
— Таким взглядом отстреливают все живо-о-ое в радиусе пораже-е-ения. Я не люблю слово «пораже-е-ение». Так что скажем по-другому! В ра-а-адиусе побе-е-еды. На чем я останови-и-ился? Ах да! Я це-е-елую-ю-ю… — продолжал Эврард, сладенько улыбаясь широкой чеширской улыбкой. — Я це-е-елую-ю-ю…
— Ночь? — подсказала я, понимая, что надо мной бана-а-ально издева-а-аются.
— При чем здесь но-о-очь? Я говорю, что целу-у-ую, целу-у-ую то, что мне подставили, а Цве-е-еточку хоть бы хны… — горестно закончил Эврард, поправляя любимую шапочку. — И тогда я поду-у-умал, что, мо-о-ожет, стоит натяну-у-уть?
— Отличные мысли, — шумно выдохнула я, закатывая глаза.
— Пла-а-атье! Натянуть на нее пла-а-атье, чтобы она с утра не пережива-а-ала! — скромно закончил Эврард, сложив руки на груди и кротко глядя на меня, мол, фу, какая ты пошлая! Ай-ай-ай! — А еще-е-е у меня есть две но-о-овости. Но ты сна-а-ачала пое-е-ешь, ибо так рассказывать совсем не интере-е-есно. Тарелка на сто-о-олике…
— Нет, лучше сразу, а то вдруг отобьют аппетит? — я и сама уже не просто заприметила тарелку, а и облизывала ложку после первой пробы.
— Нас заме-е-етили, — сладко улыбнулся Эврард. Нет, конечно, новость отличная! Еще бы нас не заметить! Мы — молодцы! Мы тут продажи подняли! У нас каждый день приходят новички! И столько людей было на презентации! — Насто-о-олько, что планируют нас запретить на высо-о-оком государственном у-у-уровне. Я перехвати-и-ил сообще-е-ение.
— И что? — фыркнула я. — Будем работать подпольно! Мне не привыкать!
Где-то в воображении рисовалась картинка. Темный переулок, случайный прохожий и мрачный тип в длинном плаще, который опасливо озирается по сторонам, а потом крадется за бедолагой, не успевшим домой до заката.
— Кто вы? — выдыхает побледневший прохожий, глядя на мрачный силуэт.
— Яд! Порошок нужен? — полы плаща распахиваются, а там пришиты наши образцы.
Картинка помутнела, рождая следующую.
Под окнами обычных людей сначала что-то зарывают странные типы, а потом приходят другие странные типы и что-то откапывают. А где-то сидит подполье, фасуя запрещенную продукцию.
— Ничего страшного, — отмахнулась я от первой новости, глядя на Эврарда глазами человека, который уже мысленно приготовился орать: «Не закрывайте!» — подкладывая кирпич под дверь с домофоном. Я даже мысленно заготовила кроссовки, чтобы сдавать кросс с сумками, завидев потенциальную жертву.
— И щито поде-е-елать? — пожал плечами Эврард. — Все-е-е очень серье-е-езно…
Я задумалась и погрустнела. Слово «серьезно», насколько я понимаю, просто лежит и пылится в словарном запасе Эврарда. Сомневаюсь, что он случайно его обнаружил и решил выгулять. А с ним вместе увязалось слово «очень».
Диван показался очень аппетитным для седалищного нерва, поэтому он внимательно к нему присматривался.
— Послу-у-ушай, когда ты начина-а-аешь сражаться, ми-и-ир настроен скепти-и-ически. Он ста-а-авит препя-я-ятствия, чтобы поня-я-ять серье-е-езность твоих намерений. Если уда-а-астся их преодолеть, не потерять прису-у-утствия духа, то мир пойме-е-ет, что ты настро-о-оена реши-и-ительно и протя-я-янет тебе ру-у-уку, — глубокомысленно заметил обладатель зеленой шапочки, которая придавала ему вид если не великого мыслителя, то доморощенного философа. Доморощенность выражалась в том, что в такой шапочке не каждый рискнет показываться в людном месте. Хотя… Шапочка действительно заставляет меня улыбнуться.
