Бланш не сразу нашла Хайленд-Хаус. Оказалось, он находится в трех милях от Блэгдона, на плоской вершине одного из Мендипских холмов, откуда к северу и западу открывался вид на Бристольский залив и на болотистые низины у подножья холмов. От небольшой боковой дороги к дому вел мощеный въезд, ярдов двести длиной, окаймленный каменными бортиками. С двух сторон, в том числе со стороны въезда, к дому подступала рощица вязов. Две другие стороны — восточная и южная, где были кухня и службы, выходили на крутой склон, откуда виднелись два озера. Дом был красный, кирпичный; к одной стене примыкали пристройки, гараж и конюшня, сложенные из камня и сохранившиеся от старого дома, который когда-то стоял на этом месте. Позади дома, окруженного каменной оградой, находились два поросших травой участка для выпаса. От парадного входа вдоль дороги тянулись два длинных зеленых газона, и посередине каждого красовалась клумба с розами — единственная жалкая попытка немного приукрасить этот уединенный, продуваемый ветрами, на редкость неприветливый и мрачный дом. Высоко в верхушках вязов, деловито копошились, устраивая гнезда грачи.
Надо же забраться в такую глушь, подумала Бланш. Вот уж, действительно край света. Подъезд к дому и газоны ухожены — не придерешься, дверные косяки и оконные рамы тоже в полном порядке. А дом мало кому пришелся бы по душе — разве что тем, кто старается держаться подальше от современного мира и сторонится людей.
Она проехала мимо парадного входа и поставила машину возле гаража. Когда Джордж занимался сбором информации и ему нужно было придумать для прикрытия какую-нибудь легенду, неистощимое воображение Бланш выдавало десятки прекрасных идей. Сегодня она решила выступить в роли сотрудницы некоего туристического агентства из Солсбери. Ее направили сюда выяснить, кто из местных землевладельцев согласен сдать на лето участок для стоянок автотуристов (избранной и состоятельной категории). Достаточно будет поговорить с Шубриджем пять-десять минут, чтобы понять, как вести с ним себя в дальнейшем. И разумеется, подлинной причины своего визита она пока что раскрывать не станет. На первый раз важно выяснить, что он за человек. Прежде, чем хотя бы частично открыть ему правду, надо будет определить, какой линии держаться с мисс Рейнберд.
Дверь в дом скрывалась в глубине кирпичного крыльца, по обеим сторонам которого были ниши с небольшими выступами-сиденьями. Она позвонила, но на звонок никто не отозвался. Немного выждав, позвонила снова. Суббота, подумала она. Да, для визитов день не самый удачный. Наверное, уехали за покупками. Что делать, выбраться раньше она просто не имела возможности. О том, чтобы вернуться в Солсбери, не поговорив с Шубриджем, не могло быть и речи. Придется подъехать опять, ближе к вечеру. Она позвонила в третий раз — и все напрасно.
Тогда она спустилась с крыльца, прошла мимо конюшни, потом через кусты по узенькой тропинке вышла на большой мощеный двор позади дома. Нигде никаких признаков жизни. Но когда она повернулась, чтобы идти к машине, в доме залаяла собака. На всякий случай она снова поднялась и позвонила. Никакого результата.
Бланш пожала плечами. Досадно, конечно, но ничего не поделаешь. Она развернула предусмотрительно захваченную с собой карту и увидела, что находится недалеко от Чеддара, от живописного ущелья и знаменитых чеддарских пещер. Все достопримечательности в это время года наверняка для посетителей еще закрыты, но все же Бланш решила не спеша доехать туда, выпить где-нибудь чаю и тогда уж снова вернуться сюда. Пока она ехала, погода резко изменилась. С севера налетел холодный ветер, небо затянулось тучами, и в окна ресторанчика, где Бланш пила чай, застучали первые тяжелые капли дождя. Бланш налила себе третью чашку чая, съела еще кусок торта и заранее приготовилась к тому, что домой придется ехать под дождем.
Трижды в году, гостя у своего старинного приятеля сэра Чарльза Медхэма в Ривер-Парке, он — в силу многолетней привычки — после короткого дневного сна обязательно выходил в сад, огромный и безупречно ухоженный, и спускался к озеру, чтобы затем, пройдя вдоль берега, задержаться у фамильной часовни Медхэмов. Это была симпатичная часовенка, построенная в девятнадцатом веке, в годы Регентства; вокруг росли кусты рододендрона. Маршрут прогулки никогда не менялся — несколько сот ярдов до озера, потом вокруг озера до часовни, затем недолгая остановка в часовне. Там он обычно опускался на колени у алтарной решетки и посвящал несколько минут молитве, а иногда — поскольку поездки к сэру Чарльзу были редкими просветами в его напряженной, по часам расписанной жизни — он просто, преклонив колени, разрешал себе ненадолго забыться, отдаться во власть тишине и уединению, и тогда память обычно возвращала его в окрашенное ностальгическими тонами прошлое (сейчас ему было уже за шестьдесят), в те дни, когда он проводил здесь студенческие каникулы вместе с сэром Чарльзом, таким же юным, как и он сам. Он отнюдь не был затворником, но такое краткосрочное удаление от мирской суеты действовало на него удивительно благотворно. Выйдя из часовни, он продолжал прогулку вокруг озера в полной уверенности, что его никто не потревожит. Сэр Чарльз знал эту его привычку, а прислуга по случаю субботы была отпущена, так что кругом никого не было видно. Дойдя до противоположного берега, он доставал из кармана бумажный пакетик с хлебными крошками и кормил плавающих по озеру уток. Пакет с хлебом всегда уже лежал на столе в холле к моменту его спуска вниз после дневного сна. Он мог заранее, с точностью чуть ли не до минуты, сказать, в каком часу он вернется обратно в дом, где сэр Чарльз поджидает его у себя в кабинете. Чай, а потом традиционная партия в шахматы — согласно программе, рассчитанной на два свободных безмятежных дня. Таких дней в его жизни было наперечет.
Пока он шел к часовне, начал накрапывать дождик, не смутивший его, потому что он был из-за холодного ветра в пальто. Войдя в часовню, он пожалел, что солнце скрылось и нельзя лишний раз полюбоваться прекрасными витражами. Он медленно прошел к алтарю и опустился на колени перед решеткой. Но прежде, чем начать молиться, он, непонятно почему, вдруг вспомнил об одной из немногих размолвок, которые все-таки случались у них с сэром Чарльзом за время их долгой дружбы. Три года назад некий лондонский репортер, вознамерившись написать о его времяпрепровождении здесь, в Ривер-Парке, обратился с расспросами к одному из слуг дома. Тот в общем виде обрисовал его обычный распорядок дня. Заметка появилась: ничего обидного, тем более оскорбительного, в ней не было. Однако сэр Чарльз счел поступок слуги предательством и не на шутку разгневался. Провинившемуся немедленно дали расчет. Никакие уговоры и увещевания не помогли — сэр Чарльз наотрез отказался изменить свое решение. Что делать, что делать, Чарльз всю жизнь был таким…, всегда гордился и дорожил их дружбой, всегда чуть что — бросался на его защиту. Помнится, уволенный слуга потом прислал ему письмо — трогательное, полное раскаяния, в котором признавал, что сэр Чарльз наказал его совершенно справедливо… Несколько минут он стоял на коленях, прислонившись головой к решетке алтаря, затем поднялся и вышел из часовни. Выходя, он заметил на крыльце мужчину и женщину. Они стояли к нему спиной и, по-видимому, изучали надпись на вделанной в стену мраморной доске. Он вспомнил, что около часовни есть тропинка — всего несколько ярдов — ведущая через подстриженные кусты тиса к ограде имения, к выходу на небольшую проселочную дорогу. Этот выход — дверь в стене — обычно запирался на замок, кроме тех дней, когда на службу приглашались соседи и жители ближней деревни. И теперь, проходя мимо странной пары, не обратившей, кстати, на него никакого внимания, он подумал, что, должно быть, выход на дорогу по оплошности забыли запереть, и эти люди, прогуливаясь, случайно сюда забрели. Но едва он сделал еще один шаг вперед, его схватили сзади мертвой хваткой. Ворот пальто и пиджака грубо рванули вниз и, не успел он оглянуться или закричать, как в плечо сквозь рубашку, ему вонзили что-то острое. (Дверь в ограде имения, о которой он вспомнил, была заперта как обычно. Просто замок был взломан).
