Они спали по очереди. По нескольку часов. И снова работали. Я ещё никогда не видала, чтобы кто-нибудь так вкалывал.

И когда вдруг кончились капсулы, все будто даже удивились. Что, всё? Точно — всё?

Я подумала, что уж сейчас-то мы, наконец, отдохнём — за время прыжка. Но наши никак не могли собраться на борту, не было даже Юльки — и я пошла поискать его по станции, которая выглядела теперь не раздолбанной, а просто мёртвой.

Только кое-где горели синие аварийные лампы. Было очень страшно, если честно. Идти было страшно.

За поворотами коридоров, в которых убивали, в которых умирали, — и кое-где ещё оставались брызги и лужи бледно-голубой запёкшейся крови, — мне мерещились мёртвые шедми и мёртвые наши: тихие, ожидающие непонятно чего мертвецы. И было так холодно… духу придавало только то, что Юлька здесь.

Чтобы его найти, я запустила коммуникатор на поиск, в режиме «неожиданное свидание». Кто бы мог подумать, что не в Москве буду Юльку искать вот так… через функцию «близкие друзья на связи»…

А они все оказались в пустом криогенном отсеке. Без капсул он выглядел дико громадным, гулким, как ангар для какой-то огромной техники.

Они стояли рядом с моргом станции: Юлька, Алесь и Антэ, тот шедми, который лихо говорил по-русски. Их освещал синий свет. Из холодильника были выдвинуты носилки с трупом шедми; меня передёрнуло.

Алесь говорил:

— Да не терзай ты себя. Ты ведь им уже ничем не поможешь. Просто — оставь. Пойдём, там дети ждут, надо лететь.

Антэ смотрел не на него, а на труп. И сказал глухо:

— Уходите.

— Да пойми ты, — сказал Алесь, — ведь все системы отключат, станцию законсервируют. Ты просто умрёшь здесь, когда отрубится подача воздуха. Ради чего?

— Это — тупость, — всё так же глухо и не глядя, сказал Антэ. — Мои тупость и упрямство. И суеверие, наверное. Очень хочу, чтобы он ушёл в Океан. Очень. А если это нельзя — тогда мы вместе останемся тут. Мы с ним — и сестрёнка Иити. Это же никому не повредит, так?

Алесь взял его за рукав — и Антэ поднял глаза.

— Алэсь, — сказал он совсем тихо, — не мешай. Наверное, для человека это очень глупо. Для нас — важно. Он переваривал рыбу для меня, когда я был бельком, Алэсь. А я его убил. И теперь должен бросить?

Алесь махнул рукой в досаде.

— Ему же больно, — тихо сказал Юлька. — Ужасно больно. А ты его силком тащишь. Ты иди, Алесь, мы догоним.

Алесь раздражённо вздохнул, пожал плечами и пошёл. Прошёл мимо меня — но не заметил в темноте, которую еле разгоняло тусклое синеватое свечение.

— Прости Алеся, — сказал Юлька. — Он не дурак, просто дико устал. И теперь отвечает за детей… перед Хэталь.

Антэ вздрогнул и взглянул Юльке в лицо.

— Ага, — сказал Юлька. — Как ты и как Кэно. Можно, я тебя спрошу… про твоего брата?

— Спрашивай, — сказал Антэ. Мне показалось, что его голос уже не звучал совсем мертвенно.

— Кэно же был боец Армады, да?

— Да, — Антэ поднял голову. — Воин Армады.

— А ты — лингвист… сколько раз ты стрелял из боевого оружия?

Антэ удивился. У него даже глаза расширились.

— Сколько? — настаивал Юлька.

— Три раза, — признался Антэ. — В том бою. Два выстрела — в Кэно. И один — в Гэху. Я военлингвист, у меня было оружие, пистолет, и я…

— Погоди, — сказал Юлька. — Ты думаешь, ты такой невероятный вояка, что можешь вот так взять и расстрелять двух офицеров Армады, первый раз в жизни взяв пистолет? Что ты в бою круче Кэно, которого в Академии учили?

Антэ был потрясён. Он явно не ожидал такого поворота.

— Антэ, братишка, — сказал Юлька, — как же ты не понял, что это — самоубийство чести? Ты ведь не знаешь, какая у них была инструкция, правда? Может, они обязаны были уничтожить станцию. И, может, Кэно этого отчаянно не хотел. Ты об этом подумал? Он же отвечал за детей… но разве офицер Армады может нарушить присягу? Ему ведь, наверное, даже застрелиться было нельзя.

Антэ молчал, не спорил. Он думал.

— Брат, — продолжал Юлька, — сообрази. Они пристрелили бы тебя раньше, чем ты схватился бы за пистолет — если бы вправду хотели. А они хотели спасти детей и сделали всё, что смогли.

— Он сказал: «Спасибо, малёк!», — прошептал Антэ.

— Потому что ты сделал всё правильно, — сказал Юлька. — Ты же не связан присягой. Ты — гражданский, у тебя свой долг. Поэтому тебе и спасибо, малёк. Они уже в Океане. Ведь не в телах же дело — а души… души там. В Вечности. Благодаря тебе.

— Улэ, — сказал Антэ с нервным смешком, — ты точно не шедми?

— Я точно твой брат, Антэ, — сказал Юлька. — И Кэно доверил тебе свою судьбу и детей. Ты не имеешь права умереть. Ты отвечаешь за всё, что он не смог сделать.

Антэ вздохнул.

— Улэ, ты прав. Ты… я мог поступить, как трус и дурак.

— Я об этом и толкую, — я услышала, а не увидела улыбку в Юлькином голосе. — Антэ, ты так нам нужен, что не имеешь права на нервы и капризы. Поверь, мы никогда никого не забудем. И мы — я, Алесь, другие, кто прилетел с нами — не те люди, которые воевали с твоим народом. Мы сделаем всё, что сможем — вместе с вами.

Антэ толкнул Юльку плечом — и Юлька ответил тем же.

— Нам надо идти, — сказал он. — Закрой его. Ты хорошо попрощался — а продолжим на Океане Втором.

Антэ задвинул носилки в холодильник. И я поняла, что уже можно выйти, чтобы вернуться к «Астре» вместе с ними.

— Ой, вот вы где! — сказала я. — А я ищу-ищу… замёрзла, знаете, как…

Юлька обнял меня за плечи.

— Пойдёмте на наш транспорт, братишки-сестрёнки, — сказал он. — Нас ждёт Океан.

И мы пошли. Все.

Я никак не могу взять в толк, что они от меня хотят.

Куда собирать, куда лететь? В Эра-Хы лететь? Зачем? Будить детей среди ночи, бельков будить — а будить, значит — кормить, потом им будет трудно заснуть с полными животиками… И зачем нам надо в Эра-Хы, что нам в большом городе делать? Там что, будет безопаснее, чем тут, на Атолле, на острове Круглый-Тёплый, самом уютном и мирном месте на свете? А почему?

Командир бойцов вздыхает и смотрит с усталым укором:

— Сестрёнка… круглоротка. Ровно столько же ума, прости. Слушай меня и шевелись быстрей. Буди детей и персонал. От этого зависят жизни.

Ну и круглоротка! И всегда была круглороткой — маленькой уморительной рыбкой, которая выхаживает мальков и икру во рту. И буду круглороткой, и моё круглороточье дело — защищать детей. Вот вам. И серых акул Армады не спрошу.

Но я запускаю коммутатор. Жду, когда система загрузится, про себя кляну войну, как могу. Жестоко будить детей. Пугать. Среди ночи.

Просыпается Юхи, бескрылыш, общий любимчик. Семенит ко мне, заглядывает в лицо, приоткрыв клюв. Слабо освещается пространство над головизором: принял целитель Шакэ, приняли наставники, которые дежурят на нашем пляже в эту ночь. В голубоватом свете — заспанные, встревоженные, растерянные лица.

Но Харимэ, наставник старших и преподаватель Рационального Взгляда, в момент моего зова не спит. Из его комнаты доносится тихий голос комментатора Течений: Харимэ слушал последние новости. Он, наверное, уже успел узнать что-то такое, от чего кровь превращается в лёд, потому что говорит мне негромко и ужасающе спокойно:

— Тари, буди немедленно. Сначала старших — и пусть они помогают тебе собрать бельков. Потом — остальных. Как можно быстрее.

— Кальмар, — спрашиваю я, цепенея, — что случилось?

— Люди взорвали Сердце Огня, — говорит он. Голос мёртвый. — Южного Архипелага уже не существует; сколько мы протянем — неизвестно: в недрах планеты начались необратимые изменения. Торопись, родная.

Я, не выключая коммутатор, забыв об ожидающих бойцах, выскакиваю из домика дежурной наставницы — и мне мерещится горячий ветер, лавовый жар, дохнувший в лицо: небо пожирает тёмный огонь. Океан кажется огромной чашей жидкого пламени — жутче небес.

Я бегу в спальни, за мной, переваливаясь, торопится Юхи, испуганый и взъерошенный. Бегу на террасу, где старшие. Тёплая ночь, ветровые щитки подняты, стёкла отодвинуты. Дети спят. Рядом с Даргэ, обхватив его лапами, устроилась ручная каменка. Мальчики бросили обувь у входа, на сандалии сидит песчаный краб. Кто-то забыл на ступеньке игрушечный катер. Позвякивают сестрички ветра. Каждая мелочь втыкается в душу.