О-Фуку скоро опять в школу. Не знаю, как и благодарить тебя за нее. Отец тоже рад, что летом она живет у тебя.
Я все собираюсь последние дни послать тебе посылку, да руки никак не доходят: то одно, то другое. Сегодня наконец собрала все и отправила: полдесятка сушеной макрели, бобы и фартук. Не больно важный гостинец, но в хозяйстве все пригодится. Макрель сушил человек неопытный, вот она и раскрошилась и не очень вкусная. Но все-таки попробуйте, сейчас ведь самый сезон. К тому же она и денег стоит. Самая маленькая — сорок пять сэн. Правда, когда посылают гостинцы, о цене не пишут, ну да уж ладно, свои люди. Ну вот, пока все, хотя хотелось бы написать еще многое. Передай от меня привет Фукуко.
Твоя мама.
Р.S. Кланяюсь твоему супругу. Я не послала ему никакого подарка, очень прошу тебя, передай ему самый горячий привет».
О-Юки и в самом деле давно не писала родителям. Прочитав письмо матери, она прижала листок к лицу и безутешно заплакала.
Как-то, держа дочку на руках, о-Юки подошла к мужу.
— Почему мы так скучно живем? — тяжело вздохнув, спросила она. За окном виднелась большая хурма. Ее ветви сплетались в пышную, раскидистую крону, с них иногда падали со стуком перезревшие лиловые плоды.
— Когда я женился, я вовсе не думал, что наша жизнь будет сплошным праздником, — ответил Санкити, взглянув на ребенка. Он был недоволен тем, что прервали его размышления.
— Последнее время вы все молчите, думаете о чем-то. Что с вами происходит? — с обидой в голосе спросила о-Юки. — Разве я думала, что так все будет?
— А ты мечтала, что замужем тебе будет весело, как в театре?
— Зачем как в театре? Театры мне не нужны. И вы это отлично знаете. Вы все время сердитесь на меня. Что бы я ни сказала, вам все не нравится. Да вы и не разговариваете со мной.
— Не разговариваю? А сейчас что же я делаю? — горько усмехнулся Санкити.
— Какой же это разговор... — тихо проговорила о-Юки. И, поглядев на личико дочки, прошептала в отчаянии: — Ах, если бы я родилась такой умной, как другие женщины, вот было бы счастье! Но может быть, в следующем рождении я буду другой... И тогда я...
— Что же ты тогда будешь делать?
О-Юки ничего не ответила.
— Вы очень много думаете. Вам надо развлечься, — немного погодя сказала она. И, усмехнувшись, добавила: — Пошли бы к Сонэ. >
— Замолчи сейчас же, — не сдержался Санкити. — «Сонэ, Сонэ!» Ты только и знаешь, что попрекать меня ею. «Разве может женщина с такими куриными мозгами поддерживать знакомство с людьми из общества», — подумал еще Санкити, но вслух этого не сказал.
— Ну, что вы в самом деле сидите весь день доме как затворник. Пойдите прогуляйтесь.
— Это мое дело — идти гулять или сидеть дома.
К забору подбежала стайка соседских детей — и тут же послышался стук падающих слив.
— Футтян, крошка моя! Не любит нас папа, — сказала о-Юки, прижимая дочь в груди. — Пойдем к детишкам.
И о-Юки ушла, оставив Санкити одного.
«Глупости ты говоришь», — хотел было сказать он ей вслед, но промолчал и снова задумался.
Стемнело. Санкити и Наоки читали в северной гостиной при свете керосиновой лампы, изредка перекидываясь словами.
О-Юки вдруг почувствовала себя худо, выбежала на веранду и согнулась в приступе сильной рвоты.
— Что с тобой, сестра? — испуганно спросил подоспевший Наоки, гладя ее по спине. О-Юки ничего не ответила. Некоторое время она постояла на веранде. Потом, словно очнувшись, сказала Наоки:
— Не волнуйся, это пустяки, уже все прошло. Спасибо тебе, Наоки.
Санкити нахмурил брови. Приготовив соляный раствор, поспешно подал его жене.
В тот вечер сестры легли спать раньше, чем обычно. Натянув сетку от москитов, они быстро нырнули под нее. Но сетка не помогала; москиты и под сеткой не давали покоя. О-Фуку задула лампу, и обе о чем-то зашептались. Пробило полночь, а Санкити и Наоки все еще сидели над книгами, иногда бросая взгляд на сетчатый полог, светившийся зеленым светом.
Оттуда слышался легкий шелест — это о-Юки обмахивалась веером. Полог раздвинулся. О-Юки тихонько выбралась наружу и исчезла в соседней комнате. Наконец у Санкити стали слипаться глаза. Он встал из-за стола, собираясь ложиться спать, взглянул на постель, где спала о-Фуку, и увидел, что жены там нет. «Куда она могла деться?» — подумал он и пошел искать о-Юки.
Наружная дверь была открыта. Деревня спала, лишь вдалеке сквозь деревья светился огонек: ресторан еще не закрывался. До слуха Санкити донеслось пенье, звуки сямисена, женский смех. Газовый фонарь отбрасывал свет на одинокую иву.
Санкити вышел во двор. В темном небе тихо мерцала дымная полоса Млечного Пути.
— О-Юки! — окликнул он жену, заметив белое пятно, двигающееся по двору. О-Юки в ночном кимоно ходила по двору, жадно глотая свежий ночной воздух. Услыхав голос мужа, она тотчас подошла к крыльцу.
— Ты что так ходишь? Хочешь простудиться? — сказал Санкити и, впустив жену в дом, запер на засов дверь.
Неожиданно расхворалась о-Фуса. Летние каникулы в школе кончились, и Санкити опять ходил каждый день в школу со свертком еды под мышкой. Как-то, вернувшись домой, он застал дома переполох: о-Фуса плакала на руках у матери, все вокруг бегали, не зная, чем успокоить ребенка.
— Господи! — волновалась о-Юки. — Что с ней такое?
— Вдруг это менингит, — холодея, сказал Санкити. — Давай дадим ей лекарства, которые привез тогда Косукэ.
Санкити и о-Юки тяжело переживали болезнь дочери. Все остальное отошло теперь на второй план. Сердце у Санкити обливалось кровью, когда он слышал, как плакала маленькая о-Фуса. Он брал ее на руки, нес во двор, свистел в свистульку, а девочка все не унималась.
К вечеру у нее поднялась температура. Санкити и о-Юки всю ночь просидели у постели ребенка, не отрывая глаз от пылающего жаром личика. К утру о-Фуса заснула, видимо, жару нее спал. И Санкити почувствовал вдруг страшную усталость и тоже прилег.
Через минуту он был уже в другом мире, в котором не было ничего: ни солнца, ни неба, ни времени, только один страх, тот страх, который охватывает душу ребенка, когда его запирают одного в темной, пустой комнате. Санкити видит больничную палату, неслышно снуют люди в белых халатах. На кровати — женщина. Это Сонэ. Она протягивает Санкити бледную, худую руку. На указательном пальце две ранки, из них сочится кровь. Подходит врач и продевает в эти ранки тонкую проволоку. «Что вы делаете, это жестоко!» — кричит Сонэ и рыдает...
Санкити просыпается. Значит, это не сон: он стоит у изголовья Сонэ, полный желания помочь... Приоткрыв глаза, он видит, что лежит на циновке, возле него о-Юки.
О-Фуса недолго болела. Опять стала хорошо спать, смеяться и скоро превратилась в веселого, пышущего здоровьем ребенка.
Осень была не за горами. Утра и вечера стали свежими, хотелось надеть что-нибудь потеплее. Гости, приехавшие на лето, стали собираться домой. Первой уехала в Токио о-Фуку. Наоки, тоже приготовившийся было к отъезду, немного задержался. В эти места приехали альпинисты, чтобы подняться на гору Асама, и Наоки пошел вместе с ними.
В один из ясных сентябрьских дней Санкити вышел из школы еще до обеденного часа — занятия сегодня кончились раньше. И вдруг ему очень захотелось еще раз повидать Сонэ, узнать, как она чувствует себя. Ведь Сонэ была единственным человеком здесь, в горах, с кем он мог поговорить о том, что его интересует. «Да и она скоро уедет», — подумал Санкити и направился к станции.
Пришел поезд. Санкити сел в вагон. Около половины второго поезд остановился у подножья горы Асама. Санкити посмотрел в окно на вершину горы и вспомнил о Наоки. Тяжелые, пепельного цвета тучи обложили ее склоны.
Высокое горное плато все затянуто густой пеленой тумана. Казалось, моросит мелкий дождь. От станции до гостиницы, стоявшей на тракте, проложенном в незапамятные времена, идти оказалось довольно далеко. И пока Санкити добрался туда, сухой нитки на нем не было.
