И все же Санкити решил написать Сонэ прощальное письмо.

«Придет день, и вы поймете, что я поступил правильно», — закончил он свое послание.

Позвав о-Юки, он прочитал ей написанное. Потом тоном решительным и почему-то даже торжественным сказал:

— И еще ты должна знать о моем решении. Мы с тобой расстаемся навсегда.

— Делайте, как вам угодно, — сказала о-Юки. — Но я отсюда никуда не уеду.

О-Юки не могла взять в толк, зачем Санкити разрушает семью, если он отказался от Сонэ.

— Не понимаю, зачем тогда вы написали это письмо, — сказала она и через минуту уже занималась на кухне своим делом.

Приняв ванну, Наоки вышел на веранду и залюбовался садом. Потом перевел взгляд на груду растений, собранных им во время восхождения на гору; они лежали в углу веранды, и он с гордостью подумал, что приятно возвращаться домой с такой добычей. Будет чем вспомнить летние каникулы.

Санкити взглянул на этого доброго юношу и почувствовал, что не может рассказать ему о своем решении. А вдруг его твердое намерение навсегда расстаться с женой покажется Наоки смешным, несерьезным?!

— Видишь ли, Наоки, — начал наконец Санкити, преодолев смущение, — мы с о-Юки расходимся.

Наоки ничего не ответил. Он тяжело вздохнул, и глаза его стали влажными.

— Я не знаю, как ты отнесешься к этому, — продолжал Санкити. — Не ладится у нас семейная жизнь. Я много думал и пришел к выводу, что нам необходимо расстаться. Самое лучшее будет, если о-Юки вернется к родителям.

— Что вы говорите, ни-сан! — воскликнул юноша, глядя на Санкити заблестевшими от слез глазами. — Неужели вам не жаль о-Юки? А Футтян? Ведь больше всех пострадает она!

— Ты прав, Наоки, — кивнул Санкити. — И мне очень жаль девочку.

Оба замолчали и долго смотрели в сад. Вошла о-Юки и сказала, что обед готов. Наоки встал и, направляясь в столовую, сказал Санкити:

— Я очень слабый человек, ни-сан. Вот вы мне рассказали о своем горе, а сердце у меня уже разрывается.

— Ладно, давай-ка лучше обедать, — сказал Санкити.

— Ах, ни-сан, ни-сан! Одумайтесь, не разрушайте семью, — умоляюще проговорил юноша.

Наоки не видел, что он ел: из глаз его лились слезы. В тот вечер все рано легли спать. Наоки постелил постель рядом с Санкити и лежал, тихонечко всхлипывая. О-Юки кормила грудью Футтян и, слушая всхлипывание Наоки, сама не могла удержаться от слез, растроганная сердечным участием юноши. Санкити слышал все, но не сказал ни слова.

Несколько дней Санкити занимался выяснением всех деталей развода, а также обдумывал, как отправить жену, что сказать ее отцу, как оправдаться перед сватом — учителем Осима. Теперь, когда решение, казалось, принято окончательно, на сердце у него стало легче. Он уже безо всякого раздражения смотрел на жену. Мало-помалу мысль о разводе стала казаться ему смешной.

— Спасибо тебе, Наоки, за доброту, — сказал он однажды юноше, перед тем как идти в школу. — Я обо всем этом еще подумаю.

Вернувшись вечером из школы, он нашел дома открытку от Сонэ. Она писала, что уезжает в Токио и передает привет о-Юки и маленькой Футтян. Санкити послал ей письмо по токийскому адресу. А она, конечно, не могла и подумать, какое известие ожидает ее дома.

И вот Санкити всем объявил, что его семья остается нерушимой. О-Юки радостно вздохнула. Наоки так и сиял от счастья: ведь это он повлиял на Санкити.

— Послушайте, я вам расскажу, как мы лезли на эту гору, — сказал он, глядя на о-Юки, и весело, победоносно улыбнулся. Санкити тоже остался в гостиной послушать. Ему вспомнилась поговорка местных жителей: «Ни разу на гору не лазил — дурак, второй раз полез — дважды дурак ». Слушая краем уха, он перебирал семейные события последних месяцев. Потом встал, обошел весь дом, точно видел его впервые.

Вскоре после этого Наоки уехал. Они вышли из дому утром — Санкити со своим обычным свертком, Наоки в форменном мундире и с большим пакетом засушенных растений — память о горе Асама.

,— До свиданья, Наоки! Приезжай еще! — крикнула вслед ему о-Юки, стоя у ворот с девочкой за спиной.

Вот и станция. Распрощавшись с Наоки, Санкити, как всегда, пошел вдоль полотна к школе. После занятий, нигде на задерживаясь, он направился домой. Пройдя переезд, Санкити поднялся к воротам, которые вели к старому замку, и вышел к будке железнодорожного сторожа. Старичок, как всегда, стоял у полотна с зеленым флажком в руке. Санкити подошел к нему и остановился. Сотрясая землю, пронесся, грохоча по рельсам, вечерний токийский поезд.

«Вот и Наоки уехал. И Сонэ уже в Токио», — грустно подумал Санкити.

Клубы белого дыма окутали тутовые деревья и скоро растаяли, подхваченные ветром. Станция была видна отсюда как на ладони: поезд, стоящий у платформы, паровоз в облаках белого пара, снующие по перрону носильщики и дежурные, входящие и выходящие из вагонов пассажиры. Раздался пронзительный свисток. Санкити вспомнил юношу, которого провожал утром.

«До свиданья, Наоки», — еще раз мысленно простился он с ним. Поезд тронулся. Санкити остался в горах один.

7

Прошел год. Санкити уже не предавался больше тоскливым размышлениям. Его захватила жажда практической деятельности. Он много работал в школе, занимался хозяйством, изучал окружающую его жизнь, словом, старался заполнить душевную опустошенность, от которой раньше не мог найти спасения, любимым и плодотворным трудом. Он вдруг увидел, что деятельная жизнь, о которой он так мечтал, кипит вокруг него, надо только уметь увидеть ее.

Прошло три года, как поселилась здесь семья Санкити. Девочка уже подросла. Теперь в доме была служанка — пятнадцатилетняя девушка, дочь соседа-крестьянина. О-Юки было трудно и хозяйство вести, и дочку воспитывать, так что пришлось взять помощницу.

Санкити по делам школы уехал в Токио. Вся семья ждала его возвращения.

— Добрый вечер! — послышалось во дворе. Это пришли соседские девочки, с которыми о-Юки каждый вечер после ужина занималась чистописанием.

— Добрый вечер, девочки, идите в дом, — сказала о-Юки и, присев на корточки, повернула Футтян на другой бок.

— Какая Футтян стала толстушка — сказала одна девочка.

— Ай-яй-яй, смотрите, что Футтян делает, — засмеялась другая.

У Футтян уже совсем глаза слипались. О-Юки подержала дочку над горшком и унесла в другую комнату. Постель о-Фуса уже была готова, о-Юки сменила на девочке кимоно и уложила ее спать. Служанка принесла порошок из ароматических палочек. О-Юки припудрила ей ножки и, постелив пеленку, крепко запеленала. Потом прилегла рядом с дочкой и стала ее баюкать. Девочки в соседней комнате сидели за столом и писали. С ними занималась и служанка, она уже умела немного читать и писать в отличие от той, что служила у Санкити раньше. Та была, можно сказать, совсем неграмотная: без конца путала порядок написания самых простых иероглифов.

Но и эта служанка не очень прилежно занималась. Приходящие девочки старались выводить иероглифы как можно красивее, а она писала как придется и ко всему то и дело принималась болтать. А болтать она могла с утра до вечера и очень гордилась этим, как всякий недалекий человек. Когда о-Юки вошла, она рассказывала девочкам, что однажды, гуляя по деревне с Футтян на спине, слышала, как один человек будто бы сказал: «Фу, какая неприятная девочка! А еще дочка учителя! Такая же толстая, как ее служанка! Подходящая пара!»

О-Юки и пришедшие заниматься девочки так и покатывались со смеху.

— Завтра уж наверняка дядя Санкити приедет, — сказала одна. И о-Юки стала рассказывать им про своего мужа.

И вот наконец Санкити вернулся. Никогда еще жена и дочка не казались ему такими родными, как после этой разлуки.

— Я привез подарок Футтян! — сказал он, подхватывая дочку.

— А вот мы сейчас посмотрим, какой подарок привез нам папа, — сказала о-Юки, поднимая и развязывая чемодан. — Ух, какой тяжелый! Не может наш папа вернуться из Токио без книжек.