Глаза Гор видел все.

Полыхающее зарницами небо и огромный город вдалеке, горящий второй день подряд. Заусенцы на руках рабочих, которые расчищали сошедшую на тракт лавину. Крошечные огоньки, прыгающие на сухой, желтый кустарник и готовые превратиться в пожар. Путников, которые заметили признаки приближающегося вихря и бежали скорее к дозорной башне, двери которой им открыли стражи границы…

Нат смерти уже протянул к их шеям свои бархатные линии-ленты, но они об этом еще не подозревали. Зато это знал Глаза Гор, наблюдавший за ними с вершины скалы.

Он склонил голову и обратил взгляд еще дальше — туда, где не стояло ни единого человеческого поселения. Туда, где раньше гордые вархи свободно охотились на ящериц, а те беспечно грелись под солнцем на камнях, у подножия которых текли золотые ручьи.

Но то, что обычно успокаивало, последнее время лишь вселяло тревогу. Ключи пересохли, валуны заляпало сажей. Ящерицы прятались в скальных щелях, чувствуя, как колышется воздух перед пожаром и как раскаляется земля. Не летал больше варх — его гнездо, свитое там, куда прежде не мог добраться огонь, обуглилось, а среди почерневших прутьев виднелись тонкие косточки птенцов. Разбросанные как будто бы хаотично, они точно вписывались в узор смерти, пронизывающий Эстарадские горы.

Лицо мужчины исказилось. Он шагнул к обрыву, под которым раскинулась небольшая деревня. Ветер подхватил и закрутил кусок старой ткани, обернутой вокруг глазных впадин.

Глаза Гор видел не все.

Он не мог найти единственного человека, виновного в том, что происходило вокруг. Того, кто исказил управлявшую этими землями Схему — их нат, и убил все живое. Это «живое» еще не знало, что оно мертво, – как те путники, которые стремились к башне, но не успеют до нее добраться.

При мыслях об убийце Глаз Гор пробирала дрожь ярости.

Люди. Вечно они лезли, куда не надо. Свели с ума его брата, испоганили эту землю. И все время находили способы уйти от расправы. Когда-то Глаза Гор придерживался правила не мешать людям и всего лишь следить за владениями, вверенными ему в защиту. Что он получил взамен? Вынужденное созерцание разрушений, с которыми не мог ничего сделать.

Брат сейчас тоже наверняка жалел о запрете обагрять себя человеческой кровью. Его город полыхал, а каждое здание в нем увил плющ ната смерти. Об этом Глазам Гор рассказали хранители — его зрение не простиралось настолько далеко в долину.

Люди принесли много зла, но гибели Глаза Гор желал только одному. Тому, кого уже поймал и выпустил из рук, последовав правилу.

Больше никаких правил. Виновник умрет.

Осталось его найти.

Глаза Гор гнал от себя мысль, что этот человек мог давно быть в Шердааре или еще где-то, где кара его не настигнет. Он был достаточно умен, чтобы спрятаться под вуалью чар и проскользнуть прямо под носом у охотников, как это происходило уже не раз. Но все следы вели к Тамин-Арвану, а оттуда нельзя выбраться иначе, чем через горы. Стоит убийце шагнуть на их границу, как он попадется в расставленные на него сети. И хитрость ему не поможет. Глаза Гор хорошо подготовился – теперь у него были помощники из тех, кто видит по-другому. Глубже, чем обычные люди.

Внизу, на постоялом дворе; в дневном переходе к северу в дозорной башне; в пещере возле одной из южных троп — в десятке разных мест по дороге из Тамин-Арвана убийцу ждали те, кто сумеет его опознать. Их зов издалека будет беззвучным, но его можно было

увидеть

.

Поэтому Глаза Гор не уходил со скалы. Он всматривался в губы людей за мили отсюда и ждал, когда они произнесут одно-единственное имя: Саттаро.

Ветви хлебного дерева лезли в окно и загораживали солнечный свет, рисуя тенью причудливый узор на ткани веера. Они путали, мешали выводить сложный иероглиф и одновременно заполнять его магией. Эртанд поморщился и продолжил работу. Деться все равно было некуда — в доме стоял всего один стол. Просить передвинуть его к другому окну выглядело бы слабостью. Молодой тинат не мог себе ее позволить.

Или следовало теперь именоваться хранителем?

Так же сильно, как и пляшущая тень, отвлекали голоса за окном. Ветхий дом находился на отшибе деревни, но недостаточно далеко, чтобы не слышать пересуды местных жителей. Люди то удивлялись погоде — небывалой жаре в начале осени, то обсуждали, как жрецы истолковали жутковатый ржавый цвет солнца, то сетовали на неурожай. Раскинувшиеся вокруг селения виноградники едва ли не каждую декаду секло градом и заливало дождем. В последние несколько дней с неба не пролилось ни капли, зато усилилась другая напасть — огненные вихри. Сады, которые к этому времени уже должны были потяжелеть гроздьями сочных плодов, почти беспрестанно дымились. Вместо того чтобы радовать крестьян зеленью, они тянулись к небу оголенными ветками, будто старческими руками, тщетно пытаясь поймать лучи скрытого за дымкой светила.

Только беглый маг и его новые спутники видели, как пожухлые листья, скручиваясь, превращаются в нат смерти, а тот распускается на растениях мертвенно-синим цветком. Силанцам придется поголодать эту зиму. Но если Эртанда с Забвением ждет успех, то уже в следующем сезоне они снова смогут порадоваться богатому урожаю и нарастить жирок.

Отвлекшись на мгновение, Эртанд глянул на бывшего раба. Высокий загорелый мужчина с пепельными волосами сидел напротив. Его лицо со шрамами на левой щеке хранило невозмутимость – он не сомневался, что молодой тинат справится с заданием зачаровать веер.

Думая об этом человеке, Эртанд испытывал смятение и не мог понять, какое из множества чувств к нему испытывает. В то время как он сам обмирал от ужаса и жался в залитом кровью Тамин-Арване к стенам, Забвение шел посреди улицы, не обращая внимания ни на стражу, ни на бои с мятежниками, ни на мертвецов под ногами — вообще ни на что. Нат страха не промелькнул в нем ни разу.

Уверенность – этим он вызывал восхищение.

Судя по всему, он был именно тем магом, об отсутствии которых когда-то сокрушался Улланд. В городском поместье Забвение помог эс-Мирду избавиться от рези в желудке и усталости, начертив всего пару символов на коже. На континенте уже лет шестьсот, с последней войны тинатов, ничего не слышали о магах с такими умениями. Нужно было не просто знать правильный нат для каждого органа и отдельного случая, а встроить его в вечно изменяющиеся линии человеческих сущностей, таких же непостоянных, как ветер, и влить в иероглиф силу. Куда больше силы, чем в ошейник. А раб провернул это с такой легкостью, словно выпил молока.

Его невероятным способностям Эртанд завидовал и в то же время гордился, что Забвение принял его в ученики. За два дня, прошедших с момента их встречи, бывший раб объяснил и показал столько всего, сколькому в обители не удалось бы научиться и за целый год.

Но все же где-то в глубине души Эртанда тлела досада. Он-то думал, что один такой, что он найдет Сердце мира и спасет мир. А оказалось, что кто-то успел раньше.

И это было тем, что его пугало.

Забвение рассказывал странные вещи. Например, он подтвердил, что Сердце мира — это артефакт. И биение прекратилось не просто так, а потому что механизм следовало исправить.

Смеяться хотелось уже на первой фразе. Выходит, все жреческие истории о том, что это настоящее, живое сердце земли, которое заставил пульсировать великий Иль, — глупые сказки? Вигларт объявлял нечто подобное на памятном собрании в обители, но тогда многие решили, что одиозная новость — это нелепая попытка успокоить народ. А Забвение не просто рассказывал то же самое. Он утверждал, что прикасался к Сердцу собственными руками.

Не умей Эртанд видеть правду, не поверил бы ни единому слову. Он понимал, почему подробности из бывшего раба не вытянуть клещами. Нарвись тот на истового прихожанина — и его обсмеяли бы, да еще побили в придачу.