Ранним майским утром, примерно в половине шестого, Таррант вынул штепсель электробритвы из розетки в своем кабинете министерского здания на Уайтхолле, провел рукой по подбородку, надел пиджак, поправил галстук.

Десять минут спустя водитель доставил его к Керзон-гейт, и он пошел пешком через Гайд-парк. Солнце только-только встало, и было по-утреннему свежо, хотя и не холодно. Таррант был в отличном настроении и наслаждался прогулкой, которая через полчаса должна была закончиться у его дома.

Месяц назад Модести Блейз вытащила его из заточения в замке Лансье. Потом он провел две недели в клинике доктора Жоржа Дюрана, проходя восстановительный курс терапии, а потом еще две недели набирался сил в особняке Модести к западу от Танжера. Там она жила, когда еще руководила Сетью. Особняк стоял на горе и выходил на пролив. Там Таррант отдыхал под попечительством дворецкого Модести по имени Мулей.

Она прислала ему цветы в клинику и прилетела на один день в Танжер. Поначалу ему показалось странным, что ни она, ни Вилли не торопились вступать с ним в контакт, но вскоре он все понял и испытал чувство признательности. Пережитое дало реакцию, и он временами испытывал вроде бы ничем не спровоцированные дрожь, озноб и даже плакал. Но это все прошло, и теперь он чувствовал себя как в тот день, когда они вышли из пещеры в долину, любуясь горами и небом, только не испытывал тогдашних физических мучений.

Во время пребывания в клинике Таррант трижды начинал и бросал сочинение благодарственного письма Модести: слова, будучи занесенными на бумагу, делались каким-то фальшивыми. Ему хотелось оказаться в ее обществе, чтобы по выражению его лица она могла понять, какие чувства переполняют его. Он помнил, какую радость доставило ему ее появление в танжерском доме, когда он уже совсем оправился от травм и потрясений.

Когда настал момент объяснений, она выслушала его внимательно, не перебивая, не отмахиваясь, и лишь в глазах ее поблескивали искорки. Затем, когда он умолк, Модести сказала:

— Отлично. Ну вот, с сердца у вас свалился камень. А теперь у меня для вас есть кое-какие сообщения и послания.

— Минуточку, — перебил он ее, сунув руку в карман. — Камень еще не свалился. У меня приготовлен маленький презент, моя милая Модести. Вы сами понимаете, как мне было непросто найти что-то подходящее для молодой особы, у которой есть все, что только душе угодно, и потому я решил, что будет уместен этот небольшой сувенир…

В коробочке, которую он вручил ей, лежал браслет с золотым брелоком на тяжелой цепочке. Мулей отвез Тарранта к золотых дел мастеру, который за три дня сделал по его заказу этот браслет.

— Какая прелесть, — сказала Модести, извлекая браслет из коробочки. — Это барабанчик, да? Нет, погодите… Тут есть крышечка и еще маленькая ручка… Боже, это же золотая баночка со смазкой.

— Смазки внутри нет, — заметил Таррант. — Надеюсь, в ней больше не возникнет нужды.

Модести встала и подошла к окну, чтобы как следует рассмотреть брелок. По поверхности цилиндрика были выгравированы слова: «С любовью — Дж. Т.» . По лицу Модести разлилось прямо-таки детское удовольствие. Она подошла к креслу, наклонилась и поцеловала Тарранта в щеку со словами:

— Какой вы замечательный человек, сэр Джеральд. Спасибо.

— Я надеюсь, что именно этого вам не хватало.

— Разумеется.

— Хорошо, но вы говорили о каких-то посланиях и сообщениях…

— Да. Во-первых, Фрейзер и Вобуа попросили своих португальских коллег зачистить тот конец рэкета с шантажом, который вел к By Смиту. — Модести села и продолжила: — Это значит, что все шантажируемые вскоре получат уведомления о том, что от них более не ждут никаких взносов на соответствующий благотворительный счет. By Смит изобразил праведное негодование в связи с тем, что его банк якобы так страшно подставили, и оказывает самое активное содействие властям. Это первое. Теперь Квинн попросил меня поблагодарить вас за письмо, которое вы ему прислали. Он также просил сказать, что он не столько помогал, сколько мешал. Это вовсе не так, но тем не менее я передаю его слова. И леди Джанет также просила передать вам свои наилучшие пожелания.

— Не говорите только, что у вас нет для меня ничего от Вилли.

— Вилли воспылал к вам лютой ненавистью. Он говорит, что вы хоть и видели тот мой поединок с Секстоном, но вряд ли что-то поняли. Он безутешен, что не присутствовал при этом сам.

— Ему хорошо рассуждать теперь, когда он знает исход. Но тогда он просто умер бы тысячу раз за те несколько минут, как это случилось со мной.

— Самое смешное, что леди Джанет и Квинн тоже жалеют, что не оказались в той сталактитовой пещере. Но их, в отличие от Вилли, не интересуют технические моменты. Они просто были бы рады увидеть, как Секстон получил по заслугам. До чего кровожадными, оказывается, бывают порой милые и в общем-то мирные люди…

— Секстон был плохой человек. Но их желание носит, скорее, теоретический характер. В таком зрелище нет ничего приятного. Оно не приносит удовлетворения… Разве что какое-то облегчение.

— Вот у меня и все. Ах да, Вилли все-таки просил кое-что вам передать. Он сказал, что для нормального мужчины на последней стадии выздоровления нет ничего лучше, чем симпатичная понимающая женщина…

— Модести!

— И еще он добавил, что вы, конечно же, прикинетесь шокированным, и попросил меня запретить вам говорить что-то вроде «в мои-то годы». Он полагает, что в вашем случае особенно хороша зрелая француженка, и если вы полагаетесь на его выбор, он готов познакомить вас…

— Негодный сводник!

Вспоминая это теперь, в пустом Гайд-парке, Таррант улыбнулся. Да, слова Вилли оказались пророческими. В последние дни выздоровления он не раз сетовал на себя за то, что отнесся к совету Вилли слишком уж пренебрежительно.

Таррант шел по парку, весьма довольный новой жизнью. Он чувствовал себя теперь лет на десять моложе, чем тогда, полтора месяца назад, на той самой конференции НАТО. Когда его отдых подходил к концу, ему уже не терпелось поскорее снова приняться за работу, что он вскоре и сделал. Рвение шефа сильно удивило Фрейзера. Вчера в секции Д возник небольшой кризис, и Таррант работал допоздна, после чего урвал несколько часов сна на раскладушке. Но сейчас он чувствовал себя отлично.