Йох прижимал края раны руками, стараясь удержать внутренности. Он почти ничего не чувствовал.
Это было плохо.
Ротванг прислонился к спинке кровати. Дрожь и судороги сопровождали обратное превращение в человека. По изрезанной морде оборотня струилась кровь.
Мелисса придвинулась и потрепала чудовище по плечу, пригладив быстро редеющую шерсть. Можно было подумать, что она ласкает котенка или собачку. Богатые. Их и людьми-то нельзя назвать.
Выражение детского личика изменилось.
Мелисса почти сочувственно смотрела на Ротванга, чьё волчье рычание переходило в страдальческие человеческие всхлипывания. Из щеки вервольфа все еще торчала шпора.
Девочка открыла изящный ротик, и Йох увидел, как блеснули ее неестественно длинные и острые зубы. В следующее мгновение малышка прильнула к шее Ротванга, прокусывая вену.
Кровь струей хлынула из раны, и Мелисса принялась жадно пить.
Старая Женщина пила кровь, отдающую волком, и чувствовала, как дух бандита покидает тело, из которого она выкачивала жизнь.
Он убивал других. Много раз он убивал, не зная милосердия. И то, что она делала, было справедливо.
Когда все закончилось и Ротванг был полностью опустошен, Мелисса открутила ему голову и переключила внимание на раненого мужчину.
- Эй, господин Йох, - спросила она, - вам больно?
Мелисса, Старая Женщина в теле ребенка, опустилась на колени рядом с главарем шайки и смотрела, как он умирает.
- Знаешь, ты был моим любимым разбойником,- доверительно сообщила она.
Йох больше не испытывал боли, но, судя по обильному кровотечению, которое не прекращалось, его дела были плохи.
- Сколько… тебе?…
Мелисса кокетливо убрала прядку волос с лица. У нее был необычный взгляд. И как Йох не заметил этого раньше? Глаза многоопытной старухи на невинном лице ребенка.
- Много, очень много, - ответила девочка. - Более одиннадцати столетий. Я так и не выросла.
Йоху стало зябко. Сперва замерзли его ноги, затем холод распространился выше.
- Твоя… семья?…
Кровопийца поглядела на него задумчиво и даже печально:
- Давно уже обратились в прах, я полагаю. Во всяком случае, моя человеческая родня. У меня есть темные сыновья, но сомневаюсь, что хоть один из них заплатил бы тебе выкуп.
Разбойника начало знобить. Секунды казались ему годами. Последние крупинки его жизни целую вечность падали сквозь узкое горло песочных часов. Это и есть смерть?
Замедление после крутого виража, бесконечно длившее мучительную боль. Или леди Мелисса Д'Акку называет это жизнью?
У него остался последний шанс. Серебро. Вампиры любят его не больше, чем вервольфы. Йох потянулся ко второму сапогу, но его распухшие, ослабевшие пальцы не желали слушаться. Он порезался. Кровопийца подняла один из ножей Ротванга, проворно срезала шпору и, не прикасаясь к ней, отбросила к противоположной стене комнаты. Когда она посмотрела на Йоха, в ее улыбке читалось сострадание победителя к побежденному. Теперь атаману оставалось только ждать наступления смерти.
Мелисса достала тонкий платочек и тщательно вытерла свой пунцовый ротик. Дитя и древнее создание, она была красива, но недосягаема для человеческого понимания.
- Поцелуй меня,- прошептал Йох.
Вампирша свернула ему шею и исполнила его последнее желание.
На следующее утро, когда солнце встало над замком Дракенфелс, маленькая человеческая фигурка направилась по горной тропинке вниз к дороге.
Леди Мелисса оставила тела там, где они лежали, обезглавив те из них, кровь которых она выпила. Разбойники не станут ее потомками. Она была гораздо более ответственной, чем некоторые бессмертные глупцы, которые оставляли после себя уйму безрассудных отпрысков.
Подхватив объемные, но легкие чемоданы, девочка спустилась к дороге и соорудила из своего багажа кресло с балдахином.
Солнечный свет немного резал ей глаза, но она не принадлежала к Истинно Мертвым кровососам, которые сгорели бы, не найдя укрытия до третьих петухов.
Когда солнце взобралось на небосвод, она устроилась поудобнее и приготовилась к долгому ожиданию. Путешественники редко ездили по дороге мимо Дракенфелса, но, в конце концов, кто-нибудь появиться.
Мелисса закрыла глаза и задремала под своим импровизированным навесом.
ОБМАНУТЫЕ АРМИИ
…и мы одни, среди надвинувшейся тьмы,
Трепещем: рок суровый погрузил
Нас в гущу схватки первозданных сил.[1]
Заставив Царицу лечь, он осмотрел ее копыта и заметил, что на них застыла кровь. Последний кузнец слишком глубоко забил гвозди. Ноги лошади выглядели плохо, а трехнедельный поход вконец изнурил несчастное животное. Даже когда кобыла была свежей и отдохнувшей, она едва ли стоила тех денег, которые они за нее заплатили. А теперь она превратилась в обузу. Они не могли тащить за собой бесполезный груз.
- Успокойся, Царица, успокойся, - шепнул он, гладя лошадиную холку и чувствуя хрупкое тепло сквозь густую гриву.
Скоро её тело начнет остывать. Кобыла не выдержит еще одного перехода по снегу, еще одной стычки; еще одного дня путешествия.
Как всегда, Вукотич оказался прав. Когда они заключили сделку с торговцем лошадьми, Йоганн предложил назвать коней Царем и Царицей в честь правящей четы Кислева. Железный Человек, чье лице превратилось в непроницаемую маску из-за многочисленных шрамов, рассмеялся и сказал: «Йоганн, никто не дает имя своей будущей пище».
Вукотич бывал раньше в северных лесах Кислева, когда служил наемником царя Радия Бокха. Воин принимал участие в усмирении непокорных бояр и обороне рубежей от небольших набегов со стороны Пустошей. Он знал, о чем говорил. Это был не Старый Свет, а холодная, суровая страна. Об этом можно было догадаться по лицам местных жителей, промерзлой, как камень, земле и свинцово-серому небу. В лесах то и дело попадались виселицы и разоренные могилы. Все вокруг говорило о страдании. В трактирах звучали мрачные и унылые песни, еда по вкусу напоминала приправленную специями кожу, а все шутки были связаны с грязными намеками на определенные отношения со скотом.
В сумраке Йоганн увидел Вукотича, в своей меховой шубе похожего на лохматого зверя. Мужчина словно тень появился из-за деревьев с охапкой дров в руках. Если ободрать с сучьев заледенелую кору и сунуть их в костер, они будут сильно дымить, но огонь продержится до утра. Вукотич бросил свою ношу в центр темно-коричневого пятна, которое он расчистил от снега. Прежде чем достичь земли, тусклый свет с темнеющего неба должен был пробиться сквозь кроны четырехсотфутовых деревьев. Им следовало разбить лагерь час назад, чтобы обеспечить себе относительную безопасность к ночи. Однако они упрямо шли вперед. Царица захромала, и, возможно, они подспудно желали привлечь внимание прихвостней Сикатриса, прикинувшись легкой добычей. «Сигмар знает, - подумал Йоганн, - как я хотел бы покончить с этим делом».
Кобыла тихонько заржала, и молодой человек почувствовал ее дыхание на запястье. Развязав тесемку, он стянул перчатку и сжал руку в кулак, чтобы сохранить тепло, а затем снова погладил лошадь, погружая пальцы в ее гриву. Йоганн не сомневался, что животное все понимает. Он видел страх в ее затуманенных глазах, но лошадь слишком устала, чтобы сопротивляться. Кобыла покорно ждала своей участи, более того, она была бы рада умереть. Вукотич подошел к юноше, сидевшему рядом с животным, и положил руку на рукоять ножа.
- Хочешь, я это сделаю?
- Нет, - ответил Йоганн, вынимая свой нож - гордость охотника, с лезвием, которое с одной стороны было острым как бритва, а с другой - зазубренным, как пила плотника.
- Я дал ей имя, поэтому я заберу ее жизнь…