Если он собирался польстить мне, то, конечно, преуспел в этом. Немного молодых людей пропустит мимо ушей такую оценку.

— Отец... — начал я.

— По-моему, мы договорились, что ты будешь называть меня «папа».

В школе на собраниях, где встречались родители, учителя и ученики, он настаивал, чтобы я называл его «папа». Я так и делал. Но в уме он всегда оставался для меня «отцом», официально властвующим и контролирующим.

— Что я должен делать? — спросил я. Он по-прежнему не давал прямого ответа. Рассеянно посмотрел в окно, потом на мою куртку, лежавшую на полу.

Затем начал постукивать ногтями и напомнил мне сэра Вивиана.

— Я хочу, чтобы ты учился в университете Эксетера, куда ты уже принят.

— Ох! — Я постарался не показать ни удивления, ни раздражения, которые переполняли меня. А он продолжал так, будто я сейчас пущусь в длинную громогласную речь.

— Ведь ты хочешь взять «окно на год», так?

«Окном на год» назывался модный в последние годы перерыв в учебе между школой и университетом. Его высоко ценили и хвалили как период, необходимый для взросления и накопления жизненного опыта перед тем, как выбрать академическую карьеру. За «окно на год» высказывались многие, против почти никто.

— Но ты же согласился, что мне нужно «окно на год»? — напомнил я.

— Я не запретил. Есть разница.

— Разве... ты можешь запретить? И почему ты хочешь запретить?

— Пока тебе не исполнилось восемнадцати, по закону я могу делать почти все, что идет тебе на пользу. Или что, как я считаю, идет тебе на пользу. Ты не дурак, Бен. Ты знаешь, что это так. Еще три недели, до твоего дня рождения тридцать первого августа, я все еще несу ответственность за твою жизнь.

Да, я знал. И еще я знал, что, хотя по справедливости меня как сироту должны бы освободить от платы за обучение, ему придется платить. Из-за богатства отца меня не отнесут к тем студентам, которые нуждаются в помощи от государства или в стипендии от разных фондов. Совмещать учебу с работой, что возможно в некоторых странах, едва ли достижимо в Британии. Значит, если отец не будет тратить за мое образование, я не попаду в университет. Ни в Эксетере, ни в другом месте.

— Когда несколько лет назад я спрашивал тебя, ты сказал, что, по-твоему, «окно на год» — хорошая идея.

— Я не предполагал, что ты намерен провести год в конюшне.

— Но это же опыт взросления!

— Это минное поле моральных ловушек.

— Ты мне не веришь! — Я и сам услышал в своем голосе ноты разобиженного чувства собственного достоинства. Почти скулеж. Поэтому более холодно добавил:

— Ведь, следуя твоему примеру, я бы держался подальше от неприятностей.

— Ты имеешь в виду подкуп? — Моя попытка польстить не произвела на него впечатления. — Ты не будешь по сговору проигрывать скачки? Все придут в восторг от твоей неподкупности? Ты в это веришь? А как насчет слуха, что ты связан с наркотиками? Слухи разрушают репутацию быстрее, чем правда.

Я молчал. Сегодня утром недоказанное обвинение разбило удобную иллюзию, будто невиновность щитом загораживает от клеветы. Отец, без сомнения, отнес бы это открытие к разряду «взросления». Стук в дверь прервал мои горькие мысли. Появился завтрак, практически первый шаг к освобождению от хронического голодания. Теперь я мог есть, не испытывая укоров совести. Необходимость контролировать вес иногда доводила меня до головокружений от недоедания. Даже тем, как я набросился на еду, словно голодный волк, я отдавал должное отцу. Он заранее понял, что в данный момент я не стану отказываться и соглашусь поесть.

— Ты ешь и слушай, — продолжал отец. — Если бы ты мог стать самым великим в мире жокеем в стипль-чезе, я бы не стал просить... того, что собираюсь предложить тебе. Если бы ты готовился стать, скажем, Исааком Ньютоном, или Моцартом, или каким-то другим гением, было бы бессмысленно просить, чтобы ты бросил свои занятия. И я не прошу тебя навсегда отказаться от скачек. Только откажись от попыток сделать их своей жизнью.

Оказывается, кукурузные хлопья и молоко потрясающе вкусная штуковина.

— У меня есть подозрение, — между тем говорил отец, — что ты хотел бы продлить «окно на год» навсегда.

На секунду я перестал жевать. Нельзя отрицать, что он прав.

— Поэтому, Бен, ты поедешь в Эксетер. Продолжишь свое взросление там. Я не жду, что ты будешь первым. Если вторым — прекрасно. Третьим тоже неплохо. Хотя мне кажется, что ты добьешься хороших результатов. Как всегда. Несмотря на невыгодную дату рождения.

Я набирал вес, поглощая бекон с помидорами и грибами и сопровождая все тостами. Из-за косной системы образования, согласно которой школьники распределялись по классам по возрасту, а не по способностям, я всегда оказывался в классе самым младшим. И мне приходилось держаться на уровне более старших. Дело в том, что я родился в последний день периода. Тридцать первым августа завершалось формирование класса из ребят данного возраста. Если бы я родился первого сентября, то попал бы в класс на год младше. И таким образом получил бы двенадцать месяцев форы. «Окно на год» могло бы прекрасно уравнять мои шансы. И отец, говоря об университете, конечно, это понимал и прощал плохие результаты в дипломе раньше, чем я начал учиться.

— До Эксетера я хотел бы, чтобы ты поработал на меня, — продолжал он. — Я хотел бы, чтобы ты поехал со мной в Хупуэстерн и помог мне стать членом парламента.

Я уставился на него, продолжая медленно жевать, но уже не чувствуя вкуса.

— Но, — возразил я, проглотив, — я ничего не понимаю в политике.

— Тебе и не надо понимать. Мне не нужно, чтобы ты произносил речи или делал политические заявления. Я хочу, чтобы ты был рядом со мной, был частью моего образа, или, как говорят, имиджа.

— Не... я имею в виду, — заикаясь, забормотал я, — что не понимаю, что я могу сделать.

— Ешь яблоко, — спокойно проговорил он, — а я объясню.

Он сел в кресло и неторопливо скрестил ноги, словно повторяя отрепетированный эпизод. И я подумал, что, наверно, он и правда не раз повторял в уме предстоящий разговор.

— Избирательный комитет, выдвинувший меня своим кандидатом, — начал он, — откровенно признает, что предпочел бы видеть меня женатым. Так мне и сказали. Мое холостяцкое положение в их глазах, как они говорят, выглядит изъяном. Хотя я и сообщил им, что был женат, что моя жена умерла и что у меня есть сын. Это их успокоило, но не до конца. И я прошу, чтобы ты выступал в некотором смысле как замена жены. Появлялся со мной на публике. И мило вел себя с людьми.

— Целовал малышей? — рассеянно проговорил я.

— Целовать детей буду я. — Мой вопрос его насмешил. — А ты можешь беседовать со старыми леди и болтать о футболе, скачках и крикете с мужчинами.

Я вспомнил дикое возбуждение на скачках, когда сливаешься с лошадью.

Вспомнил опьянение, какое испытываешь, рискуя сломать себе шею. Ведь судьбе и случаю противопоставляешь такой минимум мастерства, как у меня. И, чтобы завершить стремительную скачку не самым последним, гонишь лошадь изо всех сил. И твой победный крик так далек от болтовни с малышами.

Я жаждал простой жизни, безрассудной бешеной скорости, которую дарили лошади, которую дарили лыжи. И я начинал понимать, как в конце концов понимал каждый, что все радости держат тебя на коротком поводке.

— Как он мог подумать, что я стану возиться с наркотиками, когда работа со скаковой лошадью — высший кайф? — проговорил я.

— Если бы Вивиан сказал, что берет тебя назад, ты бы пошел? — спросил отец.

— Нет. — Ответ выскочил инстинктивно, без обдумывания.

Нельзя второй раз войти в ту же реку. А в те несколько часов среды августа я прошел долгий путь по дороге реальности. И с горечью признал мрачную истину, что никогда мне не быть жокеем своей мечты. Никогда мне не победить в Большом национальном. Но вместо этого чмокать малышей? Боже мой!

— Выборы пройдут раньше, чем начнется семестр в Эксетере. Впереди больше трех недель. К тому времени тебе уже будет восемнадцать...