— Насколько мне известно, ваше сиятельство, — беспомощно сидя вот тут, на месте, — решено было перейти к наступательным действиям со стороны Черной, и к этому уже готовятся, но мое запоздалое мнение таково: это не принесет ничего иного, кроме как поражение нашей армии! — очень твердо отозвался на слова Горчакова Тотлебен, не выждав прямого вопроса князя, так как вопрос этот сквозил в его испытующих глазах.

Продолжительные страдания от раны, полученной еще в начале июня, наложили свой отпечаток на этого всегда деятельного, энергичного инженер-генерала. Он спал с тела, похудевшее лицо его вытянулось, побледнело, пожелтело на впавших висках; заметно выступили скулы, и теперь тонкая кожа на них зарделась от волнения.

— Вы слышали? — почти подскочил на стуле Горчаков, обернувшись к барону Вревскому, но Вревский уже и без того смотрел на Тотлебена подозрительными и даже несколько презрительными, пожалуй, глазами.

С самого приезда Вревского в Севастополь Тотлебен числился больным, хотя Горчаков не заменял его никем другим: под его руководством все оборонительные работы вели два инженер-полковника — Гарднер и Геннерих, и Вревский видел, конечно, что это отдаленное руководство приносило уже мало пользы осажденному городу, так как, по приказу Горчакова, ни тот, ни другой из инженеров самостоятельно не мог действовать даже в мелких вопросах обороны, а поездки их к Тотлебену в последнее время отнимали у них много времени. Вследствие этого, например, на Корабельной стороне вместо ста двадцати новых орудий больших калибров успели установить только сорок.

— Поражение будто бы нас ожидает? — насколько мог мягко отозвался Тотлебену Вревский. — На совете решено было наступление не в этих, разумеется, целях. Но ведь бывают также и такие поражения, что вполне стоят победы: Бородинское поражение, например. Не оно ли в сущности подрезало крылья Наполеону?

— Кроме того, пятого числа назначена общая бомбардировка Севастополя, — вставил резким своим, птичьим голосом Коцебу. — Предотвратить эту бомбардировку — вот одна из целей наступательных действий, принятых на военном совете. Потери же наши от этой бомбардировки будут колоссальными, если мы ее допустим.

Довод Коцебу повторялся им, очевидно, уже несколько раз, и Тотлебен почувствовал это. Миссия Вревского при главном штабе Крымской армии ему была известна и раньше, и другого мнения о наступательных действиях он от него не ждал. Но Горчаков, — он понял это, — приехал в Бельбек совсем не за тем, чтобы зря потратить время почти накануне готовящегося боя: он, колеблющийся, нерешительный, явно приехал сюда за поддержкой. Мгновенно взвесив это и даже как-то физически окрепнув вдруг, Тотлебен заговорил, наклоняясь со своей качалки то в сторону Вревского, то к Коцебу:

— Вы сказали, что поражение иногда бывает равносильно победе. Это есть совершенно верно, но иногда! Но только именно иногда! И даже оч-чень редко, и очень мало можно найти таких пирровых побед в истории войн. А поражений, как поражений, о-о, так их есть сколько угодно. И надо предполагать не то, что бывает иногда очень редко, а то, что сплошь и рядом бывает и часто, кроме того, решает судьбу всей кампании.

Бомбардировка генеральная начнется будто бы пятого числа? Но, во-первых, может статься, что не начнется пятого, а позже; во-вторых, если даже допустить, что пятого начнется, то что же делать? Разве она первая бомбардировка? Они стали сильнее, чем были, но, однако, и мы стали сильнее. Пусть за этой бомбардировкой последует генеральный штурм. Тут нас ждет, наверное, та же удача, какая нас посетила шестого июня. А наступательные действия наши, то есть наш штурм очень сильных позиций противника, выгоден кому же еще, как не союзникам? Бомбардировки генеральной мы этим не предотвратим, а поражение наше решит скорую участь Севастополя, — вот мое мнение!

Теперь лицо Тотлебена порозовело сплошь; ему казалось, что он сказал именно то, что нужно было Горчакову, что он только и хотел от него услышать. Но Горчаков вдруг отозвался на это строго:

— Участь Севастополя былапредрешена моим злосчастным предшественником, князем Меншиковым, в сражении двадцать четвертого октября, так называемом Инкерманском… А мне приходится только пожинать то, что он посеял.

— Я отлично помню это сражение, ваше сиятельство, — в некотором замешательстве уже ответил Тотлебен. — Я был участником этого сражения, — несчастного для нас во всех отношениях. Оно было очень плохо задумано и…

— И еще хуже того проведено, — закончил за него Горчаков. — Операция наша со стороны Черной речки задумана гораздо лучше, не так ли? — обратился он к Коцебу. — Но я не могу, конечно, сказать наперед, как она будет проведена… А перевес сил, примерно тысяч на пятнадцать, неминуемо будет на стороне противника.

— Но ведь если такой огромный перевес в силах противника предполагаете вы, ваше сиятельство, то что же означает «хорошо задуманная операция»? Ведь вести полки наши на прекрасно укрепленные позиции, которые защищает противник, превосходящий в силах, это значит вести их на полный расстрел, чем же они заслужили такую казнь? — в волнении спросил Тотлебен.

Вревский, услышав это, коротко и презрительно усмехнулся, Коцебу предпочел заняться снова отставленным было в сторону стаканом лимонада, а Горчаков спросил вместо ответа кратко и сухо:

— Что же вы намерены предложить?

— Кроме того, что я выразил уже, ваше сиятельство, мне кажется совершенно невозможной задачей утвердиться на Федюхиной и Гасфортовой горах, если даже, предположим это, первоначальный успех, при очень больших, разумеется, жертвах, был бы налицо, — стараясь уже выбирать менее резкие выражения, отвечал Тотлебен. — Поэтому, раз уже решены наступательные действия… наступательные действия против сильнейшего противника, — и в людях и в материальной части тоже, — то мне представляется единственно возможным вести их от наиболее угрожаемого при штурме участка оборонительной линии, то есть от Корабельной. Что избрать при этом путями наступления? Две балки: Лабораторную и Доковую. Идя по ним ночью большими силами, завладеть можно Воронцовской высотою, а оттуда зайти в тыл Камчатского редута и выбить неприятеля.

— Затем? — неприкрыто иронически спросил Вревский.

— А затем, — как бы не заметив иронии вопроса, продолжал, разгорячась, Тотлебен, — чтобы потом всеми совокупными силами двинуться на редут Викторию.

— Потом на Зеленую гору? — тем же тоном спросил Вревский.

— Нет! — энергично ответил Тотлебен. — Распространяться в сторону Зеленой горы нам не должно! На редуте Виктория, равно как и на двух предыдущих пунктах, нам следует укрепиться и ждать атак противника. Вот эта операция способна была бы отдалить падение Севастополя, а действие в сторону Федюхиных высот — это действие будет только на руку нашим противникам и падение города ускорит.

Горчаков выслушал Тотлебена очень внимательно, потом пробормотал:

— Что-то подобное говорил и Хрулев, а? — и посмотрел вопросительно на Коцебу.

— Генерал Хрулев пытался обосновать подобный проект и излагал его долго, но у него мало что вышло, ваше сиятельство, — как знаток всяких штабных тонкостей, ответил Коцебу и обратился к Тотлебену:

— Как думаете вы, Эдуард Иванович, можно было бы для наступления со стороны Корабельной сосредоточить большие силы секретно от неприятеля?

— Очень трудно! Оч-чень большой трудности задача! — тут же отозвался на этот вопрос начальника штаба Тотлебен. — Город открыт для неприятеля со всех сторон, даже и с брандвахты эскадры в море… Очень трудно собрать на Корабельной необходимые силы… Но ведь еще труднее лезть напролом на Федюхины горы… Они и в конце мая были укреплены на редкость, а что там могли сделать за два месяца — это я в состоянии вполне представить.

— Наступление со стороны Корабельной требует подготовки, — раздумчиво проговорил Горчаков, побарабанив по столу пальцами и пожевав губами.

— Непременно, ваше сиятельство: по крайней мере недели две.