К вечеру следующего дня подул сильный южный ветер, и мы стали медленно дрейфовать на север вместе со льдом. Через несколько часов под действием ветра во льду появились разводья, и мы повернули на запад, по направлению к суше. Над палубой летела водяная пыль, и один эскимос сказал, что это дьявол плюет на нас. Через несколько миль мы наткнулись на сплоченный лед и снова остановились.

Доктор Гудсел, Макмиллан и Боруп укладывали в шлюпки продовольствие и медикаменты на случай аварии. Если бы «Рузвельт» был раздавлен льдами и начал тонуть, мы бы в мгновение ока спустили на воду шлюпки, снабженные всем необходимым, и вернулись в страну эскимосов, а оттуда – в цивилизованный мир на каком-нибудь китобойном судне или на корабле, который Арктический клуб Пири должен был выслать к нам с углем в будущем году. Разумеется, это означало бы провал всех наших планов.

В каждый из шести вельботов было уложено: ящик с двенадцатью 6-фунтовыми банками пеммикана, две 25-фунтовые банки сухарей, две 5-фунтовые банки сахара, несколько фунтов кофе и несколько банок сгущенного молока, керосинка и пять банок керосина по галлону каждая, винтовка с сотней патронов и дробовик с полсотней зарядов, спички, топор, ножи, нож для вскрытия банок, соль, иголки и нитки, а из медикаментов: кетгут и хирургические иглы, бинты и вата, хинин, танин, марля, жидкая мазь для пластырей, борная кислота и антисептический порошок для присыпки ран.

Лодки с полным комплектом весел, мачт, парусов и прочего были подвешены на шлюпбалках; продовольствия на них должно было хватить на неделю или на 10 дней. При отплытии из Эта основные продукты питания, такие, как чай, кофе, сахар, пеммикан и сухари, а также керосин мы сложили на палубе у бортов, чтобы их можно было немедленно сбросить на лед, в случае если судно будет раздавлено.

Каждый человек на «Рузвельте», включая эскимосов, имел наготове небольшой узел с вещами, с которым он мог в любой момент спрыгнуть с судна после спуска лодок и припасов. Никто не раздевался на ночь, а ванна, установленная в моей каюте, могла бы свободно остаться в Нью-Йорке, так мало я ею пользовался по пути от Эта до мыса Шеридан.

Чтобы не терять зря времени и не давать эскимосам досуга для размышлений об опасностях, подстерегающих их плавучий дом, я старался занять их работой. Мужчины делали сани и шили собачьи сбруи, чтобы, достигнув мыса Шеридан, – если это окажется возможным, – мы имели наготове все необходимое для осенней охоты. У нас на борту был лесоматериал, и каждый эскимос строил для себя сани, вкладывая в работу все свое мастерство. Гордость эскимоса своими личными достижениями была мне большим подспорьем и поощрялась особыми наградами и особой похвалой.

Женщин-эскимосок, как только «Рузвельт» вышел из Эта, мы засадили шить нам зимнюю одежду, чтобы в случае аварии судна каждый член экспедиции имел теплое обмундирование. В Арктике мы одеваемся практически так же, как эскимосы, вплоть до меховых чулок. Иначе мы бы постоянно отмораживали ноги. Тот, кто не может жить без шелковых чулок, едва ли может думать о завоевании полюса. Так как всех нас, включая эскимосов, было 69 человек, в том числе женщины и дети, портняжной работы предвиделось немало. Надо было проверить и починить старую одежду и сшить новую.

Поскольку самый тяжелый этап битвы со льдом еще не начался, новички экспедиции – Макмиллан, Боруп и доктор Гудсел – на первых порах с большим интересом наблюдали за швеями. Эскимоски – своеобразные портнихи. Во время работы они усаживаются как кому удобно: на стуле, на любом возвышении, а то и прямо на полу. У себя дома они снимают обувь, ставят прямо ступню ноги и зажимают материю между большим и вторым пальцами ноги; шьют они не к себе, как наши женщины, а от себя. Нога как бы служит эскимоске третьей рукой.

Эскимосские женщины знают цену своим портняжным способностям и принимают подсказки со стороны неопытных белых с благодушной терпимостью, идущей от сознания собственного превосходства. Бартлетт, присутствуя при том, как одна из северных красавиц кроила ему куртку для весеннего санного похода, стал умолять ее сделать шубу попросторней. В ответ она сказала ему, мешая эскимосские и английские слова: «Будь спокоен, капитан! Когда ты выйдешь на дорогу к полюсу, тебе понадобится подпояска, а не вставной клин». Эскимоска видела, какими мы возвращались из санных походов в прошлом, и знала, как обвисает на человеке одежда после длительной тяжелой работы при скудном рационе.

Эскимосам не возбранялось расхаживать по всему судну, а левый борт у передней рубки вообще был всецело отдан в их распоряжение. Вдоль стены рубки, в виде широкого возвышения в три или четыре фута, были составлены упаковочные ящики, на которых эскимосы могли спать. У каждой семьи было отдельное помещение, отгороженное по бокам досками и завешенное занавеской. Эскимосы сами готовили себе мясо и прочую пищу; Перси, наш повар, снабжал их чаем и кофе. Если они изъявляли желание отведать вареных бобов, мяса с овощами или что-нибудь еще из корабельных припасов, Перси и тут шел им навстречу. Он угощал их и своим знаменитым хлебом, равного которому по легкости и рассыпчатости нет на всем белом свете.

Казалось, эскимосы никогда не перестают есть. Стол для них мы не накрывали, так как они не придерживались определенных часов еды; каждая семья ела, когда захочется. Я снабдил их кастрюлями, сковородками, тарелками, чашками, блюдцами, ножами, вилками и керосинками. Они круглые сутки имели доступ в камбуз. Перси проявлял терпение и в конце концов отучил их мыть руки в воде, предназначенной для готовки.

На третий день плавания погода стала омерзительной. Не переставая лил дождь, дул сильный южный ветер. Собаки на палубе стояли понурые, с мокрыми хвостами. Только во время кормежки они оживлялись, дрались и огрызались. Судно по большей части либо стояло на месте, либо медленно дрейфовало со льдом к устью бухты Доббин. Когда лед наконец разредился, мы прошли миль десять по открытой воде, и тут у нас лопнул штуртрос. Пришлось остановиться для ремонта, хотя впереди была полоса открытой воды. Восклицания капитана по этому случаю предоставляю воображению читателя. Если бы в момент происшествия «Рузвельт» находился между двумя ледяными полями, твердыня Северного полюса, возможно, не пала бы и поныне. Только после полуночи нам удалось двинуться дальше, но уже через полчаса «Рузвельту» снова пришлось остановиться из-за непроходимых льдов.

Весь четвертый день плавания мы простояли на месте. Легкий ветерок со стороны бухты Принсесс-Мари медленно сносил нас на восток. Однако было солнечно, и мы воспользовались передышкой, чтобы просушить нашу одежду, насквозь промокшую от дождя. Так как было лето, от холода мы не страдали. Разводья между ледяными полями мало-помалу расширялись, и в 9 часов вечера мы снова двинулись в путь, но уже в 11 часов вошли в густой туман. Всю ночь мы протискивались сквозь лед – он был толстый, но не слишком тяжелый для «Рузвельта», так что нам лишь дважды пришлось дать задний ход. В таких условиях судно обычного типа вообще не могло бы продвинуться вперед.

Уордуэл, наш старший механик, выстаивал по восьми, а то и по двенадцати часов на вахте наравне со своими помощниками и во время прохождения по этим опасным проливам почти безотлучно находился в машинном отделении, не спуская глаз с машин и следя за тем, чтобы ни одна часть механизма не вышла из строя в критический момент, что означало бы гибель судна. Когда «Рузвельт» продвигался между двумя ледяными полями, я обычно кричал ему в трубу, соединяющую капитанский мостик с машинным отделением: «Шеф, держите судно в движении, что бы ни случилось!»

Иногда «Рузвельт» грозило зажать между краями двух сходящихся ледяных полей. В такие минуты миг кажется вечностью. «Уордуэл, – кричал я старшему механику, – нужен прыжок ярдов на пятьдесят» – или на сколько требовалось. Корабль содрогался и летящим прыжком устремлялся вперед под напором свежего пара, пущенного прямо из котлов в 52-дюймовый цилиндр низкого давления.