— Нет.

— Я так и думал.

— Почему? — с интересом спросил Ротанов.

— Чужой разум, чужая логика. Чем дольше они развиваются, тем меньше в них человеческого.

— Меня в них поражает совсем не это… Вот вы говорите, чем дольше, тем меньше в них человеческого. Но возьмите ту же электронику. Ведь это творчество, доктор, и какое! То, что они создавали до сих пор все эти роллеры, механизмы, это все они взяли готовым из наших чертежей, книг повторять могут и роботы. Только творчество — свойство разума. А вы говорите — мало в них человеческого.

— Вы меня не поняли. Разум может принадлежать не только людям. Вы же не собираетесь утверждать, что возможен лишь человеческий разум или только наша логика, наша мораль?

— Ну уж вы и о морали заговорили. Конечно, с этим невозможно спорить. Они другие.

— А знаете, почему? Надкорка, кора — это все они копируют с человека. Мало того, все, что есть в самой коре в момент снятия копии, принадлежит одной конкретной личности. Но только в момент снятия копии. Дальше все меняется, вновь созданная система динамична.

— То есть появляется свой опыт, свои воспоминания?

— Не только это. Дело в том, что подсознание у них вообще не копируется. Я подозреваю, что эту область они целиком наследуют от люссов. И все инстинкты, их способность телепатического общения — это все оттуда… В общем, возникает новая личность, и чем дальше она развивается, тем меньше похожа на первоначальную…

— Я все время думаю, что эти события — результат трагической ошибки.

Доктор с интересом посмотрел на него.

— Вы первый, от кого я это слышу. Но вам легче судить. Над вами не довлеют наши обстоятельства, наши беды.

— Возможно. Мы оставляем планету даже в том случае, если не можем ужиться с местной фауной, если возникает угроза уничтожения какого-нибудь вида, даже тогда люди предпочитают уйти, а здесь разум! Пусть даже он возник в такой странной, неожиданной форме, пусть сами люди явились причиной его возникновения…

— Гибель людей…

— Да. Простите. Но это все равно не меняет сути дела. Войну пора прекращать.

— У вас есть какой-то конкретный план?

— А как вы думаете, они способны соблюдать взятые на себя обязательства?

— То есть можно ли с ними вести дипломатические переговоры? Ну знаете, у нас это никому не приходило в голову!

— А жаль… Надо бы попробовать.

— Вряд ли они вообще поймут вас. В их представлении люди только материал для создания новых синглитов. Они предназначены на эту роль самой судьбой, может, вы и с люссами собираетесь договориться?

Ротанов ничего не ответил. Он думал о том, что они уже проиграли. Если бы не его корабль, предстоящая ночь стала бы для колонии последней.

— Где инженер?

Доктор пожал плечами.

— Последнее время я его редко вижу на базе, наверно, готовит очередную операцию.

— Без этого ему скучно, что ли?

— У него дочь погибла и жена. Я его понимаю.

— А я нет! — резко сказал Ротанов, и вдруг из охватившего его чувства возмущения и гнева неожиданно родился план. Сразу весь, целиком, со всеми деталями. Он резко остановился, так что доктор, идущий сзади, от неожиданности налетел на него.

— Что случилось?

— Ничего. Пока ничего, но, кажется, я знаю, что делать дальше.

В палате, где лежала Анна, тихо гудел кондиционер. Сухой прохладный воздух шевелил колючую рыжую ветку, торчавшую у изголовья ее постели. Ротанов пожалел, что не догадался захватить с собой семена земных цветов. Вместо электронного хлама, который пошел на свалку, нужно было привезти горсточку семян.

Он сидел у ее изголовья и молчал. Не хотелось говорить банальные фразы, которые принято говорить больным, а других, нужных слов у него не находилось. Анна тоже долго молчала, словно понимала, что слова сейчас не нужны. Ротанов потрогал ветку, точно проверял, остры ли колючки.

— Скоро мне разрешат выйти. Я не хотела, чтобы вы приходили сюда.

— А доктор сказал, что…

— Это ему так кажется. Они все думают, что мне скучно. Но это не так, мне бывает грустно, но только оттого, что я боюсь опоздать и не увидеть солнца в эти последние дни, потом его придется ждать так долго.

— Я вам обещаю сделать подарок, когда вы выздоровеете. — Он старался не смотреть на нее, так сильно похудело и заострилось лицо девушки.

Анна улыбнулась.

— Мне все делают подарки. Вот даже инженер раздобыл где-то коробку конфет. Это большая редкость у нас. Почти реликвия…

Ротанов улыбнулся, услышав о конфетах. В плане, который он продумал, спускаясь к Анне, не хватало одной маленькой детали…

— Мой подарок будет совсем другим. Я подарю вам мир.

— Весь, целиком? — шутливо спросила Анна, словно не понимая его.

— Нет. Пока только дневную половину, но зато это будет настоящий мир, без подделки! Без войны, можно будет бегать босиком, ловить рыбу, уходить из дома в походы на десятки километров, разжигать костры… и не надо будет бояться…

— Вы шутите…

Он видел, как заледенели, расширились ее глаза, как секунды две она боролась, но все же показались слезы.

— Не надо так шутить… Это жестоко…

— Я не шучу, Аня! Я вам обещаю, чего бы это ни стоило, так и будет!

Слезы застыли у нее в глазах, а сами глазам бледном лице показались Ротанову двумя огромными черными озерами. И вдруг она ему поверила сразу, без оглядки, как тогда у ночного костра… Что-то дрогнуло у нее в лице, она нашла его руку и сжала.

— Мне трудно представить, как это будет, Ротанов. Никто из наших не сможет даже вообразить такой жизни.

— Ничего. Постепенно привыкнут. — Он поднялся, но все никак не мог преодолеть неловкость. Оставалось еще одно небольшое дело, и он не знал, как к нему подступиться.

— Я хочу попросить вас об одолжении. Дня…

Она смотрела на него выжидательно, чуть удивленно.

— Подарите мне вашу коробку конфет. Она мне понадобится для очень важного дела…

К счастью, она ничего не спросила. Вряд ли он сумел бы объяснить, для чего ему это нужно.

Солнце стояло в зените, когда Ротанов миновал последний сторожевой пост и вышел на тропинку, ведущую к городу.

Труднее всего было уговорить председателя отпустить его без охраны и оружия. Он и сам понимал, насколько это опасно. Хотя синглиты стремились избегать кровопролитных стычек и без нужды не применяли оружия. Многие считали, что это происходит вовсе не из их гуманности, просто они «берегли материал», как выразился один из охотников, и, вместо того чтобы убивать пленных, оставляли их связанными в лесу, предоставляя все завершать люссам. На тех же, кого считали особо опасными, синглиты устраивали настоящую охоту и проявляли немало изобретательности. Так что на гуманность рассчитывать не стоило, скорее уж на благоразумие… Должны же они сообразить, что теперь, после угона звездолета, после восстановления связи колонии с Землей соотношение сил изменилось не в их пользу.

«Гуманность, благоразумие… Слишком много я им приписываю человеческого. Мне просто фантастически повезло в тот раз, когда я благополучно выбрался из города. Так нет, меня несет туда снова… Ну почему не дождаться прилета Олега и не попытаться самим наладить компьютер? Сверкнет огненный глазок, вон хоть из-за этого кустика, и все на этом кончится. Радиосвязи у них нет, видите ли. Блоки для корабельных компьютеров у них есть, а связи у них нет, и нельзя предварительно ни о чем договориться. Писем они не читают, в плен не сдаются, остается выступить в качестве мишени. Нет другого выхода…»

Выход, может, и был, но он выбрал самый короткий путь, разработал план, который обещал в случае удачи покончить с войной, и не собирался от него отказываться.

«Вот вернусь на Землю, возьму годовой отпуск, и пусть провалятся все эти Альфы, Гидры, синглиты, люссы…»

Но он совершенно точно знал, что никуда отсюда не денется. Раз в жизни выпадает человеку удача наткнуться на чужих планетах на что-нибудь по-настоящему невиданное, на такое, ради чего, собственно, люди стремились к звездам… Визит к рэнитам по сравнению с этим казался ему теперь пустяковым развлечением.