Однако все их усилия оказались бесплодными, так как в мае 1968 года начались студенческие волнения, когда студенты перегородили баррикадами Латинский квартал, подняли красные флаги и начали забрасывать камнями ненавистных полицейских. Несмотря на то, что эти крупнейшие в современной истории Франции волнения в значительной степени были инспирированы марксистами, отец Ильича не захотел видеть своих отпрысков на баррикадах или среди тех 800 человек, которые пострадали во время боев. Рамирес счел, что обстановка во Франции слишком напряженная, и план обучения в Сорбонне был отвергнут.

Вместо этого Рамирес Навас решил отправить братьев в Москву, которая за год до этого отметила пятидесятую годовщину Великой Октябрьской социалистической революции. Давление, оказанное отцом Ильича и Ленина на культурного атташе посольства СССР в Лондоне, увенчалось успехом, хотя дипломат не мог не оценить театральные заверения Рамиреса, что “мы не состояли, не состоим и не будем состоять в коммунистической партии Венесуэлы”. Ильич и Ленин получили места в Университете дружбы народов имени Патриса Лу-мумбы и приступили к занятиям в сентябре 1968 года.

И снова тень КГБ пересекает жизненный путь Ильича. Означает ли его поступление в университет то, что он был завербован советской секретной службой, как это склонны считать многие источники? Сам Ильич только подливает масло в огонь. “Еще до приезда в Москву я встретился с представителем КГБ в Лондоне, работавшим в Советском посольстве. Благодаря этому я смог получить советскую визу и билет на самолет до Москвы, невзирая на то, что у меня не было гранта для получения стипендии, который получил в тот год мой брат Ленин. Это придало мне определенный вес в Москве”, — заявил Ильич во время судебного разбирательства во Франции.^{35}

Однако на следующем допросе Ильич берет свои слова обратно: “На предыдущем допросе я сказал вам, что резидент КГБ в Лондоне предложил мне авиабилет до Москвы. На самом деле все было не так. Он предложил мне билет, но я отказался. Я купил его, заплатив из собственного кармана, на те деньги, которые дал мне отец. Я должен был лететь самолетом британских авиалиний”.^{36} А некоторое время спустя уже другому французскому судье он признался, что этими противоречивыми заявлениями он хотел привлечь внимание к своему положению. “Мне нужно было попасть на страницы газет. «Карлос и КГБ» — я был уверен, что из этого что-нибудь выйдет. Летом 1968 мне было восемнадцать с половиной лет. Неужели вы думаете, что такой юнец мог знать резидента КГБ в Лондоне? Бросьте, не смешите людей”.^{37}

Врал ли он в первый раз или позднее испугался, что зашел слишком далеко, говоря о “связи с Кремлем”? Протоколы коммунистической партии Венесуэлы свидетельствуют о том, что грант на учебу Ильич получил от Общества советско-венесуэльской дружбы — это подтверждено письмом руководителя партии, адресованным следствию по делу Карлоса, что говорит об определенной помощи, которую оказывал ему Советский Союз.^{38}

Университет им. Патриса Лумумбы, более известный, как Университет дружбы народов, служил кузницей кадров руководящего состава для стран “третьего мира”, являвшихся клиентами

Советского Союза. Одно его название звучало как осуждение инициаторов “холодной войны”: осенью 1960 г. с благословения ЦРУ молодой полковник конголезской армии Жозеф Мобуту арестовал премьер-министра Лумумбу — ключевую фигуру в африканских амбициях Москвы. Лумумба был подвергнут пыткам и затем казнен. Мобуту совершенно не нуждался в дюжине приготовленных ЦРУ ядов, которые предполагалось подмешать премьер-министру в еду или зубную пасту.

“Мы мечтали о том, чтобы поехать в Москву”, — говорил Ильич много лет спустя.^{39} Он вместе с младшим братом приступил к учебе через несколько недель после того, как советские танки вошли в Чехословакию и раздавили бурную “пражскую весну”. Вскоре они выяснили, что дисциплина в этом космополитическом университете, шесть тысяч студентов которого были отобраны на местах коммунистическими партиями, столь же строга, как и его модернистская архитектура. Однообразные здания из серого бетона окружали безобразный искусственный пруд. Единственное цветовое пятно приходилось на карту мира, нарисованную на фасаде одного из зданий, которая должна была символизировать идеалы университета: факел на фоне раскрытой книги (символа знаний) полыхал разноцветными языками пламени, которые волнами расходились по планете. Возможно, Ильич черпал некоторое утешение в этой фреске, когда, съежившись от холода суровой русской зимы и надвинув черный берет, который он носил в память о Че Геваре, павшем под пулями за год до этого, он тащился на лекции через унылую площадь. По случайному совпадению, центр пламени располагался поблизости от Венесуэлы.

С того самого момента, как Ильич официально приступил к обучению на подготовительном курсе, призванном дать ему представление о русском языке и познакомить его со всеми прелестями марксистского общества прежде, чем он перейдет к изучению избранных им предметов — языков и химии, вся его жизнь строго регламентировалась правилами и инструкциями. Однако Ильич отказывался им повиноваться, предпочитая бегать за девушками. Частенько он возвращался в свою комнату пьяным. Его университетские профессора, часть из которых была детьми ветеранов гражданской войны в Испании, вынужденных бежать в свое время в Москву, не были в восторге от его академической успеваемости.

“Одно его имя, Ильич Рамирес Санчес, звучало настолько странно, что вызывало любопытство у окружающих", — рассказывал приятель Ильича Кирилл Привалов, журналист газеты “Дружба”, выходившей в университете. Эскапады венесуэльца, по меркам университета выходившие за все рамки допустимого, только подогревали интерес к нему. “Ильич абсолютно не походил на рядового студента, посланного на учебу его родной коммунистической партией. Еще меньше походил он на “верного солдата Мао”, вкалывающего каждое лето на полях. Он был симпатичным молодым человеком, хотя лицо его выглядело несколько опухшим, и большим любителем женского общества”.^{40} Битком набитый деньгами, которыми снабжали его родители, он мог позволить себе щедро тратить их на виски и шампанское, которые продавались в специальных магазинах, торговавших только за валюту, что было практически недоступно для остальных студентов. Этот привилегированный студент и его друзья, отличавшиеся еще более русскими замашками, чем сами русские, швыряли через плечо не только пустые стаканы, но и полные бутылки.

Университетские власти, разгневанные своими неудачными попытками приучить Ильича к дисциплине, пришли к выводу, что свободу его действий можно существенно ограничить, если сократить пособие, высылаемое ему отцом. Однако, когда они попросили Рамиреса Наваса проявлять меньшую щедрость, тот возмущенно ответил, что его сын никогда ни в чем не нуждался. “В университете существовало нечто вроде полиции нравов, — вспоминает Привалов, — и считалось, что ночью студенты должны либо заниматься, либо спать…”

Как — то ночью дежурный по общежитию открыл комнату Ильича и обнаружил целую батарею пустых бутылок и стаканы, в то время как никого, кроме венесуэльца, в комнате больше не было. Дежурные открыли дверь платяного шкафа, и из него выпала совершенно пьяная обнаженная девушка, сжимавшая в руках свою одежду. На вопрос, что она здесь делает, девушка ответила: “Выражаю свое сочувствие угнетенным!” Скорее всего, она была проституткой. Следующую девицу Ильич даже не удосужился прятать в шкаф. Он просто выбросил ее из окна не то со второго, не то с третьего этажа. Слава Богу, она была одета, так как внизу был двухметровый слой снега. Она не пострадала и, встав, принялась осыпать Ильича проклятиями.^{41}